21.04.2005 Войной опалённые

Войной опалённые

Воспоминания Марии Трофимовны Кравченко, бывшей несовершеннолетней узницы немецких концлагерей уничтожения.

Я родилась в Украине в Черкесской области Шпоянском районе в селе Соболёвка в крестьянской семье. В раннем детстве я осталась сиротой – в 7 лет, сестре было 5 лет, брату – 3 года. В 30-х годах началась коллективизация. Моих родителей раскулачили, изъяли всё имущество: скотину, хлеб, дом. Нас 3-х малолетних детей зимой выбросили из дома на улицу, в снег. Отец оказал сопротивление, защищая детей. Его связали, положили на сани и увезли без следствия и суда в ГУЛАГ на Кольский полуостров. Мать – в тюрьму. Нас детей забрала бабушка, но деда тоже раскулачили, всё изъяли, только оставили дом без хлеба и кучу детей. Нас осталось 3 и у деда 5 человек. Они были постарше нас. Наступил 1933 год. Начали вымирать люди от голода. Умерли и моя сестрёнка, дед, бабушка, два дяди и тётя. Умерших некому было хоронить. Остались: я –8-летняя, брат – 4 года и дядя – 11 лет. Хоронили сами прямо во дворе в силосную яму. Заворачивали их в одеяла. Сами бродили по полям, лугам, искали травы съедобные и так ещё немного крепились. Просили еду у людей. Но не каждый давал - у самих дети. Брат мой совсем истощал и слёг уже опухший от голода. Я пошла в сельсовет к врачу – фельдшеру. Они приехали, забрали брата в больницу, а меня и дядю в детский приют, прямо в селе организовали, так как много детей остались сиротами. Даже привозили детей из других сёл и областей. И так мы выжили втроём. Пошли в школу. До войны 1941 года я закончила 7 классов. В войну нас, сирот, распределили по крестьянским семьям. Начались бомбёжки и уже в начале августа зашли в село немцы, был бой. Много было раненых наших солдат. Убитых всем селом хоронили на кладбище. Как началась война мы, дети-детдомовцы, пошли в военкомат просить, чтобы взяли нас на фронт. Нам сказали: «Вы ещё не доросли до солдат. Будет проходить фронт, будут раненые, вот вы ими и займётесь». Мы подбирали раненых солдат и на тележках развозили по крестьянским семьям. Я, мой брат и дядя отвезли 3-х раненых узбеков к нашей тёте. Был в селе фельдшер, он нам давал лекарства, и мы лечили раненых, делали им перевязки, кормили, ухаживали за ними. Резали простыни на бинты, стирали, гладили и перевязывали. Один узбек был из города Андижана – Халбек, Наил и Казбек из Каракалпакии. К весне 1942 года мы их подняли на ноги, они начали ходить. Мы ходили по селу, собирали для них пищу. Если появлялся в селе карательный отряд СС, мы их выводили в поле, прятали в лесу. Только прошли бои после, вскорости, появился карательный отряд СС. Начали искать коммунистов. Прямо среди села, на площади, убили председателя сельсовета, парторга, председателя колхоза с семьями и других. Это была трагедия. Мы, дети-сироты, с колхозниками хоронили солдат после боя, хоронили расстрелянных коммунистов. Но в апреле 19 42 года началась массовая отправка рабочей силы в Германию, в основном, молодёжи. Нас сирот забрали первых, кому исполнилось уже 14 лет. Довезли нас до города Перемышня в Польше, где мы прошли санобработку нашей одежды, осмотр врачами на вшивость, карантин 18 дней. Потом отняли у нас, у кого были, золотые вещи: серьги, крестики, цепочки. Привезли в город Гамельбург в распределительный центр. Выстроили всех в шеренгу и подходили фабриканты, бауеры и выбирали себе посильнее рабов.

Здесь мы увидели страшную картину: отнимали у матерей детей, так как забирали в Германию облавой. В городах забирали матерей с детьми. В Гаменбурге было и такое зверское отношение к детям: вырывали их у матерей из рук и бросали на землю, а другие их подбирали. Кричали матери и падали в обморок, кричали дети. Это было страшное зрелище. Только немного утихло, как с другой стороны проволочного забора повели колонну наших военнопленных, много было офицеров высших чинов и солдат. Они махали нам руками, кричали, называя свои фамилии и адреса, что бы мы сообщили их родителям, что их ведут на расстрел. Мне так стало плохо, закружилась голова и я упала. И долгое время у меня в ушах стоял крик детей и матерей.

Я дала себе зарок, если я останусь жива, вернусь на Родину, я буду работать с детьми и никому не дам в обиду ни одного ребёнка. Моя мечта сбылась, вернулась на Родину - не на свою, а в Узбекистан - и устроилась в ясли – сад – санаторный. Проработала я с детьми 37 лет воспитателем и методистом. Никому не позволяла обижать детей.

Далее. Приехал в Гамельбург фабрикант за нами, привёз в гор. Швайнфурт на Майне. Завели нас в лагерь за колючей проволокой. Там ходили полицаи с автоматами, и мы поняли, что попали в тюрьму. Большие деревянные бараки. Завели в комнату, в ней 3-х ярусные нары и нас 36 человек в одной комнате. На ночь закрывали двери и окна на замки. А в длинном коридоре было расставлено много параш. Утром можно задохнуться: всё закрыто, воздуха не хватало. Это был ад. Приносили обед – баланду: 3-4 кусочка брюквы и вода, ни жиринки. 2 раза горячий обед: утром 2 сахаринки и заваренный из жжёного ячменя кофе, вечером 200 граммов хлеба.

На утро выводили во двор, строили в колонну по 4 человека. Человек 40 и полицаи с автоматами по бокам и сзади вели на работу на шарикоподшипниковый завод. Поставили меня к станку и немка показывала как надо работать. Я не понимала, получался брак. На 2-ой день меня мастер избил и отправил в контрольный цех. Там мастер был хороший, показывал и проверял, но не бил и не ругал. За столом работало 13человек: 4 русских, 8 немок, 1 француз. Немки первое время были насторожены, а потом я начала с ними по-немецки немного разговаривать, и они стали дружнее, а к концу совсем подружились, даже песни вместе пели: немецкие и русскую «Катюшу». Они не понимали смысл этих слов, а мелодия им понравилась. Было в цехе много французов военнопленных. Я до сих пор помню их в лицо и их имена: Андре, Альберт, Ани, Роберт, Франсуа, серб – Антон, чех – Георг и другие. Мастер цеха был гер Ганс - фашист, бил всех.

Французы организовали группу сопротивления и приглашали нас, русских, помогать им. В ночную смену мы развешивали листовки в коридорах, в цехах. Агитация к немцам, обращение к ним. Французы печатали листовки на немецком языке. Я много развесила листовок и ни разу не попалась до открытия 2-ого фронта. У нас была со всеми французами, бельгийцами, в конце, с военнопленными итальянцами – интернациональная дружба, помогали друг другу, защищали, если немцы кого били. В моём ящике с кольцами мастер нашёл листовку. Спрашивает, что это такое? Я говорю, я нашла и пойду с ней в туалет. Это же бумага, говорю. Он схватил большое кольцо и как даст мне в лоб, я упала, потеряла сознание, полилась кровь из носа и ушей. И тут подбежали французы как схватили мастера и посадили на попа и повредили ему копчик, так он более месяца не выходил на работу. А я пролежала в лагерном лазарете более месяца с сотрясением мозга.

Открылся второй фронт весной 1944 года. Начались страшные бомбёжки, которые шли день и ночь. Во Швайнфурте было много военных заводов. Мы бедные, измученные голодом, непосильным трудом работали по 12 часов в 2 смены. Без конца эти воздушные тревоги. Ведут по дороге и тут бомбёжка, слышится команда «ложись»; бежать нельзя - убьют полицаи. Много было убитых, раненых. Бомбы падали на лагерь, деревянные бараки быстро горели, когда бросали фосфорные трубки, под ними и земля горела. На ночь окна и двери бараков закрывали. Во время тревоги полицаи не успевали открывать бараки, и люди там сгорали. Один раз и я чуть не сгорела, но Бог желал спасения: кто-то бежал мимо барака, а мы кричали, стучали в окно, и человек открыл окно, и мы уже горящие выпрыгивали на улицу, а этот человек помогал нам.

Мы с подругой договорились, если нам удастся во время бомбежки бежать, мы уйдём в деревню к фермеру. В апреле месяце ночью убежали. Отдохнули в лесу, поели подснежников и на рассвете пошли в деревню Дюссельдорф. Аня пошла во двор к фермеру, а я зашла в пекарню попросить хлеба. Шёл жандарм, заметил меня в пекарне, и забрал в участок. Допросили меня с пристрастием. Я не признавалась, что я с завода. Сказала, убежала из другого села от фермера, сказала чужую фамилию, Мельниченко Мария, и больше ничего не сказала, так как мне разбили губу сильно, я не могла говорить. И меня отправили в концлагерь «Равенсбрюк». Я думала, там будет лучше, а посмотрела, так там по лагерю ходят живые трупы. Месяца три я таскала землю, строили дорогу, рыли какую-то траншею. Ослабла от рабского труда и от голода, и не могла встать утром с нар на работу. Меня не кормили, я лежала, не помню сколько дней. Силы и память меня покидали, начала опухать. Днём, помню, светло было, солнце ярко светило. Пришли санитары, положили на носилки, дальше - провал в памяти. Чувствовала сильную боль в пальце, на котором было кольцо. Мне его подарил француз, отец моей подруги Мери. Она погибла в бомбёжку, побежала в бомбоубежище с немцами, упала бомба, и их привалило. Мери где-то между дверьми стояла и задохнулась без воздуха. Откопали её не сразу. Папа Альберт снял кольцо с её руки и надел мне на палец. Говорит, теперь нет у меня дочери, будешь ты моя дочь, я тебя увезу во Францию.

И вот опять Господь послал мне спасение. Когда меня вынесли из лагеря, и папа Альберт стоял с машиной у входа, увидел, что несут труп на носилках в крематорий, он узнал своё кольцо на моей руке и узнал меня. Выпросил у санитаров меня, сказал – это моя дочь, я сам её похороню. Один санитар был француз, и они отдали, он меня в мешок и в машину. Привёз во французский лагерь, там меня отхаживали, поили водой, поливали, но я была без сознания. Он привёз меня в наш лагерь, в лазарет. Там работала врачом военнопленная москвичка Анастасия Павловна. И она меня спасла. Я лежала больше месяца, пока не встала на ноги. Начальник лагеря был чех – Майсер, вредный. Посадил меня в лагерный карцер на месяц. Но меня навещали мои подруги с завода, все французы передавали мне передачи, хотя маленькие, но всё же. Я поправилась и меня снова отправили на работу в цех.

Такие были ужасы после бомбёжки, столько было жертв! Многие умирали от голода, от болезней. И эти глюки, страсти, я думала не выживу. Мужчины вечно рылись в мусорке, выбирали очистки от брюквы, кульрабы, их полицаи били, гоняли. На это страшно было смотреть.

Но вот уже подошёл октябрь 1944 года. Всех нарушителей, беглецов, особенно тех, кто был в сопротивлении, осудили на выселение в лагерь смерти «Муне». Там до войны находились немецкие политические заключённые (со слов рабочих-немцев). Лагерь находился в 25-ти километрах от Швайнфурта, в лесу. Там же находилось бомбохранилище, а под землёй в бункерах работали токарные станки.

В октябре нас, человек 50-70, точно не знаю, отправили в этот лагерь. Такие же деревянные бараки, но меньше в комнатах людей. Нас не закрывали, так как лагерь находился под током. Начальник лагеря был гер Вернер, хороший человек, не разрешал бить рабочих. Когда нас привезли туда, а там так много травы, дикие груши, вот мы обрадовались, нас не пугали даже эти бомбы, что ярусами стояли в щитах между деревьев. Мы подкреплялись травой осенью и весной. Но в бараках, где мы жили, там были исписаны все кровати заключённых, имена, фамилии, дата заключения и так далее. Мы радовались, но не знали, что это лагерь смерти. Вокруг бомбили сёла, города, но на наш лагерь не попала ни одна бомба.

Еще про Равенсбрюк. Я видела, как люди от горя, болезни вешались на проволоку с током и умирали мучительной смертью. Была там надзирательница Бригита, которая ходила с плёткой и с собакой Ральф – овчарка. Если с ней плохо здоровались, без поклона, она била плёткой или собаку натравливала. Я сама видела, как одна девочка подошла к клумбе посмотреть цветок, так она натравила собаку на ребёнка, и когда собака её грызла, Бригита смеялась. Мимо шёл полицай, он отнял девочку от собаки. Если кто-нибудь из узников убегал со стройки дороги, вечером возвращались с работы и ставили всех к стенке, там была длинная, высокая стена у входа в лагерь и полицаи считали людей - все ли зашли. Если хотя бы одного не досчитывались, тогда горе всем. «Почему не сказали, что убежал?». Наказание: лечь, встать, лечь, встать и до тех пор, пока все не будут лежать на земле, не могут и головы поднять. Помню, было много детей и медицинский кабинет, в котором брали у этих детей кровь для армии. Вот какой фашизм. Фашисты – дьяволы.

Наступил конец марта 1945 года. Приближался фронт американской армии, была слышна канонада. Немцы засуетились, начали готовить лагерь к уничтожению. Ребята подошли к начальнику Вернеру, спросили, что будет с нами. Он по секрету сказал, что есть распоряжение фюрера уничтожить лагерь совсем (всё живое и мёртвое). «Уничтожение будет 1 апреля в полночь, вы не создавайте паники, ложитесь в 10 часов в постель, обход полицаями будет в 10 часов. В 11 часов ночи полицаи уедут, закроют ворота, тогда вы спасайтесь, кто как может. Недалеко от лагеря есть большая глубокая туннель, там вы спасётесь, только закрывайте уши, а то получите контузию».

Нас трое детдомовцев, один мальчик с трудом выбрались из лагеря и успели добежать до туннеля. Как начали взрываться все эти бомбы - такой был гром, дрожала земля, в туннеле падали камни, били по нашему телу, по рукам, по голове. Всё быстро кончилось, и всё же мы оглохли. Вышли из туннеля, пошли подальше в лес, выкопали окоп, замаскировались, сели, побитые камнями начали перевязывать раны. Страшная боль во всём теле, в голове, хотелось пить, воды нет, еды тоже. Утром вышли, поели подснежников, с листьев и травы попили росы и снова в окоп. На второй день пошёл дождик, мальчик Саша вышел, принёс нам воды из лужи, мы попили. К вечеру я вышла поискать ещё воды, спустилась в долину, а там лужа, я напилась и им немного набрала ртом, иначе нельзя было взять. Поднялась, смотрю полицаи ведут людей из нашего лагеря, я побежала. Полицаи начали стрелять в меня. Подбежал ко мне мужчина, схватил меня за руку и привёл в колонну.

Нас погнали в деревню, посадили в подвал, там ещё были беженцы, но из нашего лагеря было мало, они погибли в лагере от взрыва. До заката солнца всех вывели, уже много стало людей и повели в поле к обрыву. Вдруг появились американские самолёты, начали спускаться и строчить из пулемётов по дороге и по колонне. Команду полицаев ложиться я не слышала, видела как все ложатся на дорогу. Я рванулась к лесу, он был недалеко, бегу, бегу и падаю, а пули так и решетят вспаханную землю. Я с трудом доползла до леса и под дерево, в дупло, и отключилась.

Очнулась ночью, вылезла из дупла, пошла к дороге посмотреть, что же случилось с теми людьми. Но ничего не видно. Я нашла подснежники, очистила рот и нос от земли, поела подснежников, залезла на поваленное дерево, прикрутилась ветками и уснула. На рассвете встала, опять росы полизала. На листьях всё же влаги немного, подснежников нашла, подкрепилась и пошла лесом искать свой окоп с друзьями. Боялась выйти на дорогу. И до сих пор себя казню, почему я ни разу не оглянулась назад. Что же стало с теми людьми на дороге? Нашла своих в окопе, они сидели и плакали, думали, что меня убили.

Так мы сидели в окопе до 12-го апреля. Ослабли уже, не могли ходить. Пришёл к нам парень из нашего лагеря и сказал, что американцы уже на дороге. Он видел, где мы копали окоп и нашёл нас. Он нам помог добраться до дороги. Солдаты подхватили нас и вынесли к дороге, положили на траву. Тут подъехала санитарная машина. Нас погрузили в машину грязных, измученных, окровавленных и отвезли в госпиталь города Батнесинген.

До 9 мая мы уже окрепли, нас подлечили, появился слух, немного меньше от контузии тряслись руки и голова. В Батнесингене был сборочный пункт всех узников, военнопленных, гастарбайтеров. Он находился недалеко от госпиталя, и мы попросились у врача сходить поискать своих друзей. Пришли, а там стадион, много больших корпусов. Французы с нашего завода из Швайнфурта играют в футбол. Мы втроём подошли к ним. Они нас сначала не узнали, так как мы были живые трупы. Мы начали звать их по именам, и они все бегом к нам, крича: «О, Мария, Ани, Саша!» Начали обниматься, целоваться и от радости плакать. Слёзы радости текли рекой, и все радовались, кричали: «Мы выжили! Мы живы!».

На второй день 9 мая, все праздновали и кричали: «Победа! Капут фашизму!». Пели, танцевали, рассказывали, где все были до этого времени. Помянули всех умерших и убитых и до позднего вечера всё разговаривали.

Моя подруга Лена из нашего села работала в нашем цехе с французом военнопленным Андре, они подружились, он увёз её во Францию как жену. Мы их поздравили, простились и ушли. Мы ещё лежали в госпитале две недели, а потом нас перевели в другой госпиталь под Берлин, куда всех собирали для отправки на Родину. И до июня месяца там лечились, укрепили своё здоровье.

В июне нас отправили в город Хемниц на нашу сторону, сдали советскому командованию. Там мы прошли фильтрацию. Солдаты нас встретили с презрением, мол, изменники. Мы попросились у генерала, чтобы нас взяли в армию или на работу. Он сказал, что в армии мы им не нужны, а работу нам дадут. Нас отправили в город Вальденбург разбирать авиазавод. Мы хотели искупить свою вину – «предателей»!, увезённый немцами из Харькова. Там уже работали солдаты, и мы им помогали упаковывать детали в коробки. По окончании работы нас отправили с солдатами танковой части в село Гогенфриденберг на уборку урожая в одном фермерском поместье. Хозяин бросил всё своё хозяйство и убежал. Там и скотина была и птица, нам было чего кушать. Работали до поздней осени, до ноября 1945 года.

На Родину добирались где пешком, где на машинах. В Польше жили в землянке, долго ждали поезда. Вернулись домой в декабре. Вот тут и началось, что мы «предатели, изменники Родины». Часто вызывали в район на допросы в НКВД. Особенно было плохо кулацким детям. Нас допрашивали с пристрастием, били, кричали: «Вас, кулацкое отродье, отправим в Сибирь, в ГУЛАГ». Один пнул меня по ноге. Я упала, корчась и плача от боли. Он опять: «Ты еще не так будешь плакать в ГУЛАГЕ». А я ему говорю: «Что же теперь вы нас отправите из гитлеровского концлагеря в сталинский? За что? Нас же вывезли из детдома несовершеннолетними детьми!». Он меня ещё раз пнул ногой в коридоре, я упала, а он закрыл дверь. Я еле дошла до своего села. 8 километров шла пешком. Моих подруг осудили отправить в ГУЛАГ, одна из села В – Кут Чырва А. К. в Иркутскую обл. Бодекбенский р-он «Прииск светлый» на 10 лет, и меня туда же. Но я убежала в Узбекистан. А Беспаленко Любовь – в тюрьму на Урал на 10 лет. Мы с ней встретились в Фергане случайно, в садике. Она из тюрьмы написала прошение Ворошилову, всё объяснила, где она была в Германии и что забрали её из детского дома, ей не было и 15 лет. Ворошилов тут же послал письмо с указом немедленно освободить, выдать документы без помарок и деньги на билет. А ехать ей некуда и ей надзирательница дала адрес своей подруги в Фергане. Её так же, как и меня, приютили чужие люди, помогли. Она проработала в детских садах 30 лет и сейчас там живёт.

Когда нас вёз милиционер в ГУЛАГ, не доезжая до Новосибирска у Чырвы А.К. открылось желудочное кровотечение из-за язвы желудка. Вызвали скорую помощь, остановили поезд и начали её снимать с поезда в скорую помощь. Позвали врача и милиционера помочь им. В это время я убежала и спряталась. Милиционер искал, не нашёл и уехал на скорой в больницу.

Я доехала до Новороссийска, вышла на вокзале, и тут мне Бог послал попутчицу до г. Андижана. Стояла девушка и ждала поезда на Андижан. Я с ней поговорила, сказала, что мне некуда ехать, что у меня в Андижане есть знакомый солдат, что его отец работает начальником станции. Она меня пригласила: «Поехали, поживёшь у моей сестры, пока кого найдёшь». И вот, действительно, нашла себе подругу, работали с Верой вместе в детском саду семь лет. В Андижане вышла замуж за военного, его перевели с лётной частью в Фергану. А там жили его сестра и племянницы. Ещё лучше. Вот, всё мне шла помощь свыше. Устроилась опять в детсад воспитательницей. Закончила заочно педагогическое училище и работала методистом. Работу я исполняла честно, любила детей, зарабатывала авторитет у родителей, у персонала, у заведующей садом. Меня награждали почётными грамотами, медалью Ленина – юбилейной, за доблестный труд ко Дню Победы и юбилею, медалями «Шухраш», 50 лет Победы над Германией. Всегда меня избирали председателем месткома, в народный контроль ГОРОНО.

Я прожила в Узбекистане 51 год. Никто не знал моё страшное прошлое, что я была в Германии, в концлагерях. Так я скрывала своё поруганное фашизмом детство и юность. Кто мог понять, поверить и знать, какие зверства чинил фашизм даже над детьми. В Фергане в июне 1951 года родилась у нас дочь. В 1956 году родилась вторая. Они выросли, учились в школе, потом получили высшее образование и работали в областном газоуправлении. Старшая – начальником планового отдела, младшая работала старшим инженером – экономистом. Вышли замуж старшая, Людмила, родила двоих сыновей. Младшая, Лариса, родила двоих дочерей. В 1982 году умер мой муж.

Жили мы спокойно до 1988 года. Началась в области межнациональная рознь. Взбунтовались узбеки, начали выгонять турок-месхетинцев. Произошли страшные события: убийства, резня, жгли узбеки дома этих людей. В общем, начались военные события. Это была страшная трагедия. Ферганские и войска из других районов России приехали защищать этот ни в чём не повинный народ. Не буду описывать подробности. Их показывали по телевидению. Военные свозили всех пострадавших на военный полигон, и они сами бежали, спасая себя и свою семью. На полигоне умирали раненые, там же рожали детей под палящим солнцем. А температура была в июне – июле уже в тени 40-45 градусов, а на солнце все 70. Солдаты защищали этих людей и вывозили с полигона в Россию.

На этом узбеки не остановились: начали выгонять евреев, угрожали и русским. Мы, опасаясь за свою жизнь и жизнь внуков, решили переехать в Карелию, так как здесь жили соседи моего зятя, которые нас пригласили. В 1994-1995 году переехали в Карелию. Здесь нам всем понравилось. Красивый город, культура, снабжение и обслуживание хорошее, добрые, отзывчивые люди. Когда ехали в Карелию, сначала заехали в Ташкент, в русское посольство, взяли российское гражданство. В миграционном центре нам дали направление в Петрозаводский миграционный центр. Нас здесь дружелюбно приняли, выдали удостоверение «вынужденного переселенца» и помогли в приобретении жилья. Дали ссуду. Все мои внуки пошли в школу. По окончании школы поступили в университет. Вторая внучка - старшая, закончила университет, уже работает. А младшая учится на юридическом факультете последний год. Внуки закончили училища и работают с родителями в фирме.

По приезде встала на учёт в «Союз бывших малолетних узников Карелии», год там числилась, а потом мне подсказали, что есть «Союз бывших германских узников». Я нашла Союз, зашла, меня дружелюбно, с уважением и пониманием принял председатель Союза – Мизко Вадим Николаевич, впрочем как и все работники Союза. Я почувствовала, что я не одна, мне протянули руку помощи, окружили меня заботой и вниманием. В Фергане узбеки подожгли мой дом, и моя одежда сгорела. Дом, правда, потушили. Мне здесь дали материальную и гуманитарную помощь, одели, обули. Я им всем очень благодарна за их доброту и любовь. Я считаю, что у меня есть вторая семья. 15 октября 2004 года мне исполнилось 80 лет. Так Вадим Николаевич предупредил всех знакомых, чтобы пришли в Союз поздравить меня с юбилеем. Я очень благодарна, что они все пришли поздравить меня с юбилеем. И сколько тёплых и добрых слов и пожеланий я услышала от каждого. Я еле сдерживала слёзы радости. Я поняла, что я не одна. Огромное спасибо всем вам, что вы у меня есть! И особенно благодарю Мизко Вадима Николаевича за его заботу и внимание ко мне, он всегда беспокоится за моё здоровье, спасибо!

2 февраля 2005 года.

Стихотворение, написанное в «Равенсбрюке», цитируется М.Т.Кравченко. Автор неизвестен.

Память погибших узников

Колючая проволока в три ряда.
Колючий до боли снег.
Мы разными судьбами шли сюда,
И разве поверить могли тогда,
Что будет у всех одна судьба?
Здесь каждый из нас был,
Как старый гном,
Лишь мама могла узнать и Бог,
Помогающий нам в одном:
Упасть и забыться тяжёлым сном,
Чтобы больше уже не встать.
Концлагерь помянет под лай собак,
А в жилах застынет кровь.
А к вечеру снова сгустится мрак,
Да так, что ни друг не поймёт, ни враг,
Где ненависть, а где любовь.
И всё же мы встали в жестокой мгле,
И выжили свет узнав.
Проходим мы памятью по Земле
О тех, кто остался на той войне.
Смертью смерть поправ.

Подготовил к публикации Максим Ефимов