24.05.2007 ИСЛАМ И ТОЛЕРАНТНОСТЬ

Мухаммад это знал: иудеи и христиане – искони на ножах. Знал – и видел. Но отказывался понимать! Рознь между двумя религиями, вырастающими из общего корня, представлялась ему иррациональной. Вот факт из биографии Мухаммада, имеющий ключевое значение для проблемы толерантности первым порывом его души – побудительным импульсом всех дальнейших религиозных исканий – было желание примирить иудеев и христиан. Не получилось! Мухаммад не нашёл понимания в обоих станах. Однако сама эта попытка представляет исключительный методологический интерес. В её основу положен такой алгоритм: если между двумя полюсами напряжение доходит до экстремального значения, грозя катастрофой, то разрешением ситуации может стать появление третьего полюса – он оттянет на себя избыточную энергию конфликта, содействуя его нейтрализации.
Третья позиция – великое благо.
Третья точка зрения содействует примирению.
Третейский суд зиждется именно на институте посредничества.
Гегелевская триада приносит гармонию, которую нельзя даже помыслить внутри кантовской диады – она порождала мучительную антиномию, казавшуюся неразрешимой. Это Кант: тезис – антитезис. Это Гегель: тезис – антитезис – синтез.
Мухаммад хотел пойти путём синтеза. Глубочайшая диалектика растворена в Коране. Это вообще характерно для ислама: мыслить не только диадами, но и триадами. Преимущественно триадами! Бинарный код мышления, считающийся едва ли не врождённым, здесь расширяется до тернарных схем.
Tertium non datur – третьего не дано. Это правило формальной логики. Жизнь как раз очень часто требует третьего! Известна склонность европейского мышления к парным оппозициям. Существует мнение: именно она отчасти ответственна за то, что мы порой грешим односторонностью – мыслим по формуле «или-или». Несомненно, что Восток интуитивно понимал её опасность – в своём стремлении к Единому он многократно показывал относительность всех раздвоений. Мухаммад ярко выражает эту тенденцию.
Ислам стал третьей авраамической религией. Закономерно желание поставить Коран на высшую ступень гегелевской триады – увидеть в нём дух синтеза. Однако такой подход потребовал бы подробного обоснования. Несомненна его эвристичность. Но для нас он только гипотеза. Одно несомненно: ислам проявил абсолютную толерантность по отношению и к иудаизму, и к христианству – в обеих религия он нашёл точку опоры для себя. Понятно, что ветхозаветные и новозаветные мифологемы ислам переработал в своём специфическом ключе – и вместе с тем самоочевидно, что момент удержания здесь безусловно превалирует над моментом отрицания. Оба Завета ассимилированы исламом. Конечно, тут имела место избирательность – информация подвергалась преломлению, на котором лежит печать субъективности. Но как обойтись без этих наложений? Они неизбежны. Существенно то, что ни один персонаж библейской истории не поменял своего ценностного знака при введении в новый контекст – преемственность налицо. Мы помним, что асуры и дэвы, перекочевав из Индии в Иран, инверсировали свои значения. Такая инверсия характерна при переходе от старого к новому. Но мы не наблюдаем её в исламе. Он хочет встать и над иудаизмом, и над христианством, однако не подвергает их обструкции, бережно инкорпорируя многие мотивы и смыслы обеих конфессий в свой текст. Характер отношения ислама к двум предшествующим ему религиям беспрецедентен. Это вдохновляющий пример толерантности.
Ислам и иудаизм: осевым инвариантом здесь является фигура Авраама-Ибрагима – как мощная скрепа, она соединяет две традиции. Обе религии как бы конвергируют в этом исходном для них образе. Эта конвергенция не раз работала на толерантность. Терпимость к евреям, столь характерная для средневековых мусульманских государств, во многом зиждилась именно на ней. Антисемитизм там был просто немыслим. Напомним, что Анвар Садат, ища у арабов понимания своих шагов в сторону Израиля, призывал памятовать об Аврааме-Ибрагиме – общем предке двух народов. Великий пророк и сегодня выполняет миротворческую миссию на Ближнем Востоке.
После всемирного потопа существенно пострадала Кааба. Это главная святыня мусульман. С нею связана так называемая ал-Кибла: направление, обязательное при совершении молитвы – вектор духовного устремления. В сторону Каабы из разных частей света стягивается множество невидимых нитей. Так вот: именно Ибрагим вместе со своим сыном Измаилом отстроил Каабу после грандиозного катаклизма – она предстала в своём первозданном виде. Незабвенная заслуга! Ибрагим – это ханиф: человек, исповедующий единобожие. Первый ханиф! Родоначальник – основоположник – пионер. Именно с Ибрагимом Коран связывает начало проповеди монотеизма. Понятно, что это главная для него линия – и лейтмотив, и доминанта: в исламе монотеизм получает свою наиболее последовательную и строгую форму. А как же христианская Святая Троица? Ведь именно перед Авраамом-Ибрагимом она предстала в виде трёх ангелов. Это другая форма монотеизма: единство тут не исключает разнообразия – утверждается трёхипостасность Бога.
Скажем прямо: Мухаммада смутила эта структура – он усмотрел в ней тритеизм. То есть трёхбожие. Были ли основания для подобных опасений? На этот трудный вопрос надо ответить честно. Нам бесконечно дорога ветхозаветная Троица. Под кистью гениального Андрея Рублёва она обрела новую жизнь. Будучи невоцерковлённым человеком, я тем не менее вижу смысл своей жизни в служении Святой Троице. Мне хочется внести свою малую лепту в дело Сергия Радонежского, желавшего воспроизвести гармонию её ипостасей – их нераздельность и неслиянность – на Земном плане.
Именно потому, что я, человек православной культуры, верен Святой Троице – и нахожусь в потоках исходящей из неё любви – я должен понять Мухаммада. Обязан понять его! Это будет попыткой проявить на деле истинную толерантность.
Вспомним о тринитарных спорах в первые века христианства. Тут отчётливо наметились две крайности: в рамках одной акцентировалась нераздельность ипостасей (фактически они растворялись в Едином) – тогда как оппоненты этого подхода подчёркивали момент неслиянности (ипостаси выступали как отдельные и автономные сущности). Перед нами две формы асимметрии в истолковании тринитарного догмата. Если первая всё же как-то резонирует с монотеизмом в его внехристианских изводах, то вторая абсолютно несовместима с ним, противоречит ему, объективно давая повод для уличения в трёхбожии.
Знал ли Мухаммад о спорах византийских богословов? Очень вероятно, что эхо этих споров каким-то образом дошло до него – и он остро отреагировал именно на вторую крайность. Попробуем встать на позицию мусульман-мутазилитов, чей монотеизм предельно ригористичен: у Единого Бога нет никаких атрибутов, ибо таковые вносят в Него множественность – и этим сводят единство на нет. Вот мутазилит слышит от нас: Бог Отец – Бог Сын – Бог Святой Дух. Это будет резать его слух. Он вправе спросить: как это троекратие согласуется с логикой монотеизма? Ему говорят о трёх Богах. А он хочет верить в одного Бога! Понятно, что на высоком богословском уровне противоречие будет снято, но для простого народа сложные философские аргументы могут и не дойти. Не будем упрекать Мухаммада в том, что у него не было под рукой решений вселенских соборов – он не раз слышал из уст христиан крещальную формулу, которая на слух – в своём непосредственном чувственном выражении – может быть воспринята как кредо тритеизма. Это ошибочное восприятие? Но коррекция требует углубления в крайне абстрактную теорию.
Я исповедую Святую Троицу. Именно поэтому нравственный долг повелевает мне прислушаться к Мухаммаду. И понять изнутри его непреклонное убеждение: идея Бога не терпит множественного числа. Мне полезен опыт Мухаммада. Очень полезен! Великий поэт Единства, он поможет мне глубже понять в Троице именно этот момент – ведь случалось, что я упускал его из виду. Мухаммад – мой союзник. Никак не враг!
Догмат Святой Троицы играет смысловыми оттенками. Есть в этой игре такой ракурс, когда я вижу: в Троицком храме моей души сияет Единый и Единственный Аллах – это мой Бог.
Коран знает свою аналогию Троицы. Только аналогию – никак не более того. Вот кораническая триада: Аллах – Иса – Марьям. Иса – это Иисус. Марьям – это Дева Мария. Генетическая связь с христианской Троицей тут несомненна. Хотя изоморфизм носит явно арифмологический, а не сущностный характер – и вместе с тем он не производит впечатления поверхностного сходства. Перед нами своеобразная модификация канонической тринитарной структуры. Так увидел Троицу Мухаммад. И предостерёг от поклонения ей. В Коране прямо сказано: «Веруйте же в Аллаха и Его посланников и не говорите – три!» /169 (171)/. Хотя Троица отвергнута, но нам интересно, как её воспринял и преломил в своём сознании – Мухаммад.
Если христианская Троица трансцендентна, то её коранический аналог двупланов: Аллах премирен и предвечен – тогда как Иса и Марьям принадлежат к феноменальному миру. И ещё одно принципиальное различие: кораническая триада включает в себя женское начало – Деву Марию. Это должно импонировать сторонникам так называемого Третьего Завета. В свете их чаяний он будет дан Святым Духом, который символизируется вовсе не голубем, а горлицей – женский род несёт в данном случае особый смысл. Третья ипостась – женского рода. Она ассоциируется с Вечной Женственностью. Этот романтический подход крайне спорен. Ведь Бог выше половой дифференциации. Тем не менее для обыденного сознания, формирующегося под сильным влиянием языка, данный вопрос остаётся неразрешённым: почему в Святой Троице все ипостаси мужского рода? Кораническая триада – пусть и несколько заземлённая по сравнению с христианской – не знает этой проблемы. Мы пытаемся найти свой позитив в том, что проявлено Мухаммадом, а потом решительно отвергнуто им. Такой позитив интересен только для христианского сознания. Причём не ортодоксального, а склонного к новациям. Например, было бы интересно оценить кораническую триаду с позиций русской софиологии – тут могут открыться неожиданные аспекты. Конечно же, Мухаммад был непреложным антитринитарием – и тем не менее в том, как он интерпретировал Троицу (пусть под критическим углом) содержатся моменты, имеющие положительный философский интерес. Кораническая триада – хотя и негативно оценённая с позиций монотеизма – в чём-то очень привлекательна (разумеется, не для мусульман). Народное восприятие Троицы на Руси имеет много сходного с её кораническим преломлением. Это преломление должно быть исследовано независимо от того, что сам тринитарный принцип несовместим с единобожием Корана. Мухаммад в своей подаче Троицы уловил некоторые глубинные архетипы. Его понимание тринитарной структуры важно ещё и потому, что в исламе оно имеет значимость откровения: так видит не сам Мухаммад – так ему показано свыше.
Аллах коранической триады – и Бог Отец христианской Троицы: следует остеречься от проведения однозначных параллелей между ними. Конечно же, Бог иудаизма, христианства и ислама – в своей глубинной сущности, где монизм его природы ничем не колеблется – это один Бог. Однако три авраамических религии – как своего рода трёхгранная призма: каждая преломляет единый свет под своим специфическим углом. Словосочетание Бог Отец невозможно для ислама по следующим причинам:
– отцовство – с позиции ислама – атрибут чисто человеческий;
– продолжение рода есть его умножение;
– отец и сын – это уже многое, а Бог един, постоянен, самодостаточен – Ему не нужно повторять или дублировать себя;
– ислам не принимает идею боговоплощения; Иисус Христос в его системе отсчёта – обычный человек, достигший предельных вершин святости; Иса рядом с Богом – но он не сын Бога.
Что такое Боговоплощение с точки зрения философии Единого? Бог здесь неизбежно раздваивается: вот Он в трансцендентных измерениях – а вот Его земная ипостась.
Монизм ислама максималистичен. Он исключает любые двоения. Для него неприемлема такая ситуация, когда Бог одновременно – в двух своих резко различных формах – присутствует на земле и на небе.
Не принимая Ису как Бога, Коран воздаёт ему как пророку. Имя Исы окружено в исламе величайшим пиететом. Пусть он только человек, но всё равно – исключительный. Настолько исключительный, что иногда утверждается: наполовину Иса – ангел. (Это оспаривается. Однако подобные преувеличения интересны нам в психологическом плане). Тут сын Марьям выдвигается за грань человеческого. Он как бы перерастает свою природу, совершая то, что подобает Богу: вдыхает жизнь в глиняных птиц – возвращает зрение слепым – воскрешает мёртвых.
Коран даёт необычную для нас версию исхода земного пути Исы. Гибель его на Голгофском кресте – своего рода обман зрения, видимость. Минуя смерть, Иса был взят на небеса – там он будет пребывать до наступления Судного Дня. Мусульманские предания усиливают этот эсхатологический мотив. Согласно одному из них, накануне светопреставления Иса вернётся на землю – убьёт своего антагониста Даджжала – установит на земле царство справедливости. Потом он умрёт. Похоронят Ису рядом с Мухаммадом. В Мединской мечети вам покажут место, предназначенное для его могилы. Высочайший почёт! Потом Иса воскреснет вместе со всеми. Но какое-то время его праху можно будет воздавать почесть в Медине.
Как видим, в исламе сын Марьям имеет иной статус, нежели в христианстве. Конечно же, он понижен: не Богочеловек, а только человек, отмеченный благодатью. Это не мешает относиться к Исе с благоговейной любовью. Можно привести немало фактов, когда на богохульство в адрес Иисуса Христа мусульманский мир реагировал гораздо острее и болезненнее, нежели мир христианский. Да, Сын Божий не вписывался в монотеизм Мухаммада, однако он не был элиминирован из новой религиозной системы, а подвергся переосмыслению. В этом тоже своеобычно проявляется толерантность: вместо голого отрицания – попытка адаптировать образ Исы к изменившейся идеологической ситуации. Мы сейчас ведём рассуждение на позитивистском языке науки. Но Коран говорит на языке откровения: сказанное там – вне сомнений для мусульманина. Иса освящён и защищён авторитетом откровения. Часто утверждение нового связано с нигилизмом по отношению к старому. Такой нигилизм начисто отсутствует в исламе. В нём своеобразно проявляются законы сохранения: всё ценное, имевшееся в прошлом, должно быть перенесено в новый контекст. Ислам ощущает себя и наследником, и продолжателем как иудаизма, так и христианства. С этим можно не соглашаться. Но для того, чтобы вести диалог с исламом, надо мысленно занять позицию ислама – стать не внешним, а внутренним наблюдателем его удивительного мира. Мне нравится эстетическая концепция «вчувствования» в предмет – когда снимается граница между субъектом и объектом, и твоя интуиция свободно проникает в суть явления. Так вот: нам необходимо «вчувствоваться» в ислам – сделать чужое своим. Это не требует отказа от собственных убеждений – это императив толерантности: способность условно – с непременной обратимостью – входить в мироощущение иной культуры. Пусть наше инославное понимание ислама через такое вчувствование будет неполным, асимптотическим. Но это лучше, чем агрессивная односторонность, с порога отвергающая другую модель веры. Ислам представляет выдающийся интерес в плане органической ассимиляции им элементов разных религий. Это был именно синтез – никак не эклектика. Толерантность имманентна исламу. Его установка на универсальность, всемирность представляется вполне адекватной. Под зелёным знаменем объединились разные расы и народы. Никакая другая религия не проявила интегративный дух с такою мощью и в таком масштабе. Кто мог заставить сельджуков принять ислам? Они были завоевателями. И тем не менее по своей воле стали истовыми мусульманами. Исламу присуща огромная аттрактивная сила. Несомненно, что она связана с пафосом Единого, чья энергетика захватывает и увлекает, поднимая человека над перегородками мира сего. Этот пафос входит в человека как божественное вдохновение. Сопричастность к Единому возвышает. Все дольние разделения на этой вершине кажутся относительными. Их надо преодолеть во имя любви и согласия. Такова добрая воля Аллаха. Она становится твоей волей – и у тебя возникает неотменимая потребность в примирении, прощении. Чувство Единого исподволь вырабатывает в человеке великодушие. В нём раскрывается дар всевмещения – всепонимания – всеприятия. Поэтический заряд Корана питает прежде всего это чувство.
Аравия VII века во времена Мухаммада – и Русь XIV века в эпоху Сергия Радонежского: наше сближение может показаться парадоксальным, но общие черты тут не трудно угадать. Оба этноса находились в состоянии раздробленности. Исторически назревшая необходимость в политической и культурной интеграции осуществлялась под предводительством людей, увидевших идеал и пример единства в Боге – это принципиально сближает Мухаммада и Сергия Радонежского. Божественное единство они пытались спроецировать на свои народы. Замечательная установка! Следование ей не потеряло актуальности и сегодня. Философия Единого – и философия толерантности: несомненно, что здесь имеются тонкие корреляции, требующие отдельного исследования. Толерантное сознание прямо или опосредованно касается Единого. В культурах Востока оно имеет разные наименования. Дао, Нирвана, Брахман: это синонимы Единого. И в даосизме, и в буддизме, и в индуизме оно безлико. Тогда как Аллах – личный Бог. Это качественное отличие. Дао молчит – Нирвана немотствует – Брахман безмолвствует. Тогда как Аллах говорит человеку. И говорит стихами! В концепции Аллаха есть всё, чего достигла восточная мистика Единого, но к этому добавлено персоналистическое понимание Бога. Могучий синтез! Аравийские ханифы, которые исповедовал единобожие, отделяя себя и от иудеев, и от христиан, могли иметь контакт с Индией. Напомним, что в Аравии ещё до Мухаммада получило развитие монотеистическое мировоззрение, известное под названием рахманизма. Одно из имён Аллаха – ар-Рахман (Милостивый). Есть ли тут связь с индуистским Брахманом? Независимо от наличия или отсутствия подобного рода влияний, мы вправе утверждать, что когда муаттилиты (буквально – лишающие, отрицающие) полностью освобождают Аллаха от всех атрибутов, то Он действительно в чём-то сближается с безличным Брахманом. И всё-таки не совпадает с ним! Обвинения муаттилитов в атеизме сегодня сняты. Философия муаттилитов созвучна как индуистской, так и христианской апофатике. Единое несказуемо. В постижении единства и единственности Аллаха муаттилиты достигли предельных глубин. На этом уровне неизбежно возникают парадоксы. Они были знакомы и Пармениду, и Шанкаре, и Максиму Исповеднику.
Подчеркнём ещё раз: пафос Единого в исламе сочетается с пафосом личностного начала – ни в какой другой религии этот диалектический контрапункт не получил столь полного выражения. Аллах есть Единое – Аллах есть личность. Между этими двумя смысловыми полюсами лежит бесконечность. Но ислам стягивает их, достигая пика диалектики. Газали скажет: «Вера в Единого – это основа» . Халладж покажет: слияние с Единым не предполагает отказа от личности. Её ждёт полнота раскрытия и освящения. Вот его знаменитое обращение к Аллаху:

Ты – это я, всеобщая общность!
И не ко мне ли мольба Вселенной?

Человек и Бог амбивалентны в этой системе воззрений.
Можно и должно говорить об архетипе лестницы в мировой культуре. Вспомним лестницу Иакова – ступенчатые зиккураты Вавилона – небесную иерархию Дионисия Ареопагита. Этот архетип реализован и в эманационной лестнице неоплатонизма. Он существенно повлиял на исламскую мистику. Суфийская иерархия – это система «состояний» (хал) и «стоянок» (макам): они являются узлами вертикальной структуры, возводящей от Многого к Единому. Но искомая цель обретается и при движении вглубь. Здесь тоже выявляются ступенчатые ярусы, пласты – вот как стратиграфию веры высвечивает Газали:
– оболочка оболочки: вера скорее декларируется, чем переживается – она остаётся на уровне языка;
– оболочка: вера досягает сердца – слово, обращённое к Богу, становится осмысленным;
– ядро – об этой глубине Газали говорит следующее: «Тут человек видит многие вещи, но все их в их множестве видит исходящими от Единого Всемогущего» .
– ядро ядра: это предел погружения – когда «суфий не видит в сущем ничего, кроме Единого» .
Четвёртая стадия имеет параллель в христианском теозисе. Это максимум – это предел – это экстремум. Человек соединяется с Богом. Многое он сейчас видит как Единое. Нет ничего кроме Единого – только оно обладает реальностью. Это кульминация философско-мистического постижения. Вот где обретается подлинная толерантность! Побывавший на этих высотах понимает всю условность и относительность дольних дифференциаций. Он расположен к миру. Земные распри кажутся ему недоразумением.
В экстазе человек перерастает и себя, и мир. Ещё не придуман силомер, измеряющий мощь экстаза. Но ислам тут несомненно первенствует! Это культура экстатического горения духа. Есть в ней истовость, яркость. Экстаз направлен на Единое – предполагает отождествление с ним. Великая поэзия ислама полна экстатических озарений. Свой эмоциональный накал она без утечки передаёт читателю. В том числе и европейскому, инославному. Летучие прикасания к Единому оставляют в душе ощущение благодати. Духоподъёмная тяга отрывает тебя от земли. Ты переживаешь восторг восхождения. Бросая взгляд вниз, ты недоумеваешь: как можно было друга принимать за врага? Земные противоречия кажутся тебе преувеличенными. Исполненный умиления, ты хочешь всех простить – всех помирить – со всеми побрататься. Поэзия ислама имеет ноосферное значение. Её роль будет возрастать.
Поэтам-суфиям был ведом ат-Таухид – монизм бытия, переживаемый экзистенциально. Это не есть монизм Дао. Или монизм Нирваны. Или монизм Брахмана. Личное у восточных мистиков исчезает в безличном. Эта жертва приносится с лёгкостью. Ведь что такое «я», как не досадный элемент «многого», которое иллюзорно? Им надо поступиться во имя Единого. Иногда может показаться, что и суфии идут этим путём. Разве они не говорят о растворении в Едином? О сладости полного исчезновения в нём? Однако здесь необходимы принципиальные уточнения.
Легендарный Бистами ввёл в суфизм понятие фана. Вот его смысл: небытие, исчезновение. Высказывалась мысль, что суфийская фана – парафраз буддийской нирваны. Такая связь не исключена. Она изучается. Если её удастся подтвердить, то можно будет со всем основанием сказать: ислам толерантен и по отношению к буддизму. Но и здесь он творчески переинтерпретирует заимствованное. Если нирвана Хинаяны – это холод абсолютного нуля, то фана суфизма – это жар божественного пламени. Мотыльком летит на него душа мистагога. Далее следует самосожжение? Да! Но одновременно срабатывает архетип феникса: умерев как единичное, душа воскресает как Единое – обнаруживает в себе божественное начало. Ты стал Аллахом – Аллах стал тобой. По словам О.Ф. Акимушкина, происходит «как бы функциональный обмен ролями, когда личность, растворившись, исчезнув в божестве и приобретя его атрибуты, становится божеством, а божество – личностью» .
Вот как Бистами выразил суть мистического всеединства: ты есть я, я есть ты. Это ли не формула толерантности? Контактом с Единым обеспечиваются адекватность, взаимопонимание. Его посредничество оптимально для продвижения к синтезу. Единое – разумно, разумное – едино. Ибн-Баджа учит о Деятельном Разуме, который интегрален, хотя и многолик в своих конкретных проявлениях. Ты достиг такой степени совершенства, что можешь мыслить вместе с Деятельным Разумом? Тогда для тебя исчезают все индивидуальные различения. Вот как опыт Ибн-Баджи передаёт А.А. Игнатенко – речь идёт о продвинутых суфиях, нашедших счастье в Едином: «каждый из них – Аристотель, ведь этот древний мудрец наверняка достиг ступени объединения с Деятельным Разумом. А Аристотель – это каждый из них. Он же – Платон, а Платон – Аристотель, ибо Един их разум» . Можно сказать, что Ибн-Баджа высвечивает онтологические основания толерантности – укореняет это качество в первосущем, источном. И бытие, и сознание обладают фрактальными свойствами, чью сущность хорошо передаёт знаменитая формула Анаксагора: «всё во всём». Русский поэт Ф.И. Тютчев дал ей такую редакцию: «всё во мне – и я во всём». Это о толерантности. В сжатой форме. Кратко и точно.
Прикоснувшийся к Единому не будет ксенофобом. Для него нет чужого: всё своё – всё близкое – всё родное.
Единое – благодатно.
Как никакая другая религия, ислам озабочен проблемой счастья. Оно утвердится там и потом, но должно быть заложено здесь и сейчас. Так вот: счастье – в Едином.
Что есть высшая красота?
Единое!
Ислам предельно эстетизирован. Культивируемые им утончённые формы передают упоение Единым.
Религия Единого – и поэзия Единого.
Религия как поэзия и поэзия как религия.
Это ислам!
Бесконечно одухотворённый, изысканный, благородный, мечтательный и томный ислам. Он сразу заявляет себя как универсальная религия. Единое – для всех. Единому чужда расовая или этническая избирательность. Ислам с первых своих шагов мыслит глобально, ноосферно. Среди трёх мировых монотеистических религий он первенствует в ревностном служении Единому. Эта тема усиленно акцентируется исламом. Она – ведущая, она – магистральная. Если другие религии как бы рассредоточивают её, создавая дополнительные культы, то ислам, наоборот, концентрирует и фокусирует свой монотеизм.
Радиально распространяясь из Аравии, ислам вступал во взаимодействие с различными культурами – впитывал их наследие как губка. Здесь тоже проявилась толерантность ислама. Он склонен к созданию симбиотических образований. Это свойство фактически отсутствует у замкнутого на себя иудаизма. В христианстве оно проявляется весьма умеренно. А в исламе раскрывается широко и ярко.
На Западе ислам соприкоснулся с эллинским наследием. Мало сказать, что он увлёкся им – ислам внове переосмыслил и Платона, и Аристотеля, дав им вторую жизнь. Многие труды античных философов вернулись в Европу через посредничество арабов. Незабвенный Адам Мец ввёл эвристичнейшее понятие: «Мусульманский Ренессанс». Что возрождало европейское Возрождение? Дух античности! Ислам это сделал на шесть веков раньше. В истории арабского халифата III – IV вв. хиджры (IX – X вв. н.э.) отмечены небывало интенсивным освоением античных первоисточников. Кипит переводческая работа. Создаются грандиозные библиотеки. Возникают философские школы.
Вот знаковое предание: халифу аль-Мамуну приснился Аристотель. В 832 г. блистательный правитель создаёт в Багдаде знаменитый Дом Мудрости. Усилия трудившихся там учёных всецело направлены на перцепцию античной мудрости.
Платон много дал и христианству, и исламу. Они восприняли от него фундаментальную дихотомию: есть мир высший и мир низший – горнее и дольнее, вечное и преходящее. Человек призван восходить к запредельному.
Ислам и Платон – огромная тема: быть может, именно ислам довёл интенции Платона до предельной выразительности, проявленности, сделав их основой своей эстетики, которая всецело направлена на то, чтобы показать: в земных формах, одухотворённых до предела, может просквозить нездешнее, занебесное. В своей установке на трансцендирование искусство ислама может сравниться только с готикой.
С учением Платона ислам знакомился на двух уровнях: 1) по переводам с первоисточников; 2) через посредничество неоплатонизма. Куда бы ни распространялся ислам в период своей начальной экспансии, он всюду встречал мощные эллинистические напластования. Так было в Персии. Инерция эллинизма там удерживалась очень долго. Ислам оказался вовлечённым в неё. Устремляясь в сторону Византии, ислам пришёл в контакт со святоотеческой мыслью, настоянной на идеях Платона. То же произошло и в Африке. Достаточно вспомнить Александрию. Она отмечена особо активной переработкой идей Платона. Здесь надо назвать имена Филона и Оригена. Эллинизм распростёрся на огромных территориях. Проявив толерантную восприимчивость, ислам стал его достойным наследником.
Двууровневый мир Платона был ассимилирован в философии ислама. Высший уровень называется мадум. Иногда этот термин переводится как не-сущее. Здесь важен семантический оттенок. Не-сущее не в смысле ничтойное или небытийное, а в смысле непроявленное или невоплощённое. Между миром мадум и миром объектов имеется точное изоморфное соответствие. Мадум – подлинник, Вселенная – копия. Это платонизм в чистом виде. Что такое творение? Перевод из состояния не-сущего в состояние сущего. На языке Платона – воплощение идей. Вечность переходит во время – нульмерность разворачивается пространством.
Вместо дихотомии, столь типичной для европейского мышления с его склонностью к резкой поляризации картины мира, ислам часто прибегает к трихотомии. Она как бы смягчает оппозицию, нейтрализует её внутреннее антитетическое напряжение. Триадное мышление толерантнее, гибче диадного. Противостояние мира идей и мира вещей имеет у Платона вид контрастной альтернативы. На ценностном плане это приводит к необходимости однозначного выбора: или здесь – или там; или земное – или небесное. Неужели невозможен компромисс? Характерно, что платоновскую дихотомию Газали заменяет трихотомией, сохраняя при этом ясно выраженную противоположность идеального и материального.
Вот триада Газали:

I. Мир явлений (поведение)
II. Мир духовного (знание)
III. Мир сверхчувственного (высшее чувство).

Неоплатонизм делает членение мира ещё более сложным. Вспомним космогонию исмаилитов в той редакции, которую ей дал ан-Насафи – движение от высшего к низшему рисуется здесь так:
– Аллах, лишённый каких бы то ни было атрибутов;
– Мировой Разум – творческая субстанция, выделенная предвечным повелением Аллаха из собственной глубины;
– Мировая Душа, произведённая Мировым Разумом путём эманации;
– семь движущихся сфер, созданных Мировой Душой.
Процесс дифференциации идёт и дальше. Мировая лестница исмаилизма восходит к неоплатонической онтологии.
Ислам стал проникать на территорию Персии в пору абсолютного доминирования там зороастризма. Огнепоклонники не подвергались гонениям. Их главе было дано наследуемое право именоваться царём. Однако благоприятствование зороастризму не приобрело столь широких и великодушных форм, как в случаях иудаизма и христианства. И это понятно: зороастризм – дуалистическая религия, тогда как исламу может импонировать только монизм. Тем не менее и диалог с зороастризмом принёс пользу мусульманской философии. В этом диалоге арабские мыслители оттачивали концепцию Единого. Здесь они были созвучны индусу Шанкаре (VIII-IXвв.н.э.), создавшему адвайта-веданту – недвойственную веданту: подобно ему, они боролись с разнообразными в своих формах двоениями Абсолюта. Санавия по-арабски – дуальность; вот несколько случаев, когда это понятие – с негативной коннотацией – использовалось в дискуссиях:
1) Мутазилиты считали, что сифатиты удваивают (и даже умножают) Бога, приписывая ему извечные атрибуты.
2) Носителей традиции фальсафа обвиняют в том, что они утверждают совечность мира и Бога – неявно проводят мысль о двуначалии бытия;
3) Исмаилитов (карматов) подозревали в прямой зависимости от зороастризма за их учение о премирном сосуществовании двух видов света – яркого и тусклого.
Весьма экзотические формы приняло взаимодействие ислама с индийской культурой. Её исконный монизм был созвучен новой религии. Однако надо помнить, что Брахман – безличный Абсолют, тогда как Аллах – даже если он мыслится без всяких атрибутов – есть личный Бог. Это фундаментальное различие. Тем не менее унисон тут очевиден. Не случайно низариты в Индии полагали, что Коран – последняя из Вед. Для ортодоксии такая точка зрения неприемлема. Но она показательна. Перед нами весьма причудливый пример интерференции культур. Активной стороной является ислам. Внедряясь в Индию, он хочет согласоваться с её традицией, подчёркивая созвучья, а не расхождения.
Движение Ахмадия, возникшее в Индии в конце XIX века, маргинально для ислама. Официально оно осуждалось. Сознавая его эвристичность, мы берём во внимание только один момент: ислам реально создаёт почву, содействующую синтезу – пусть порой крайне субъективному, фантастическому. Ахмад Кадиани был убеждён, что в нём одновременно воплотились три сущности:
– мусульманский Махди;
– христианский Мессия;
– индуистский Кришна.
Такое всевмещение может показаться парадоксальным. Однако оно имеет параллель в собирательных устремлениях и Беха Уллы, и Рамакришны. Индия считается родиной идеи перевоплощения. Очень вероятно, что оттуда её заимствовали орфики и пифагорейцы, привнеся в неё момент подъёма, совершенствования: души благодаря реинкарнации восходят на всё более высокие ступени. Но возможно и регрессивное движение. Есть основания предполагать, что в Аравию концепция метемпсихоза проникала с двух сторон: из Индии и из Средиземноморья. Здесь она известна под названием Танасуф.
Великий Абу-ль-Аля-аль-Маарри колебался в своём отношении к танасуф – то иронизировал над ним, то писал о нём со всей серьёзностью.
Скорее всего, что в этом внутреннем споре взял верх голос скепсиса – танасуф был отвергнут. Правитель Магриба ибн Хами Аль-Андалуси амбициозно считал себя воплощением Христа – Аль-Маари беспощадно высмеял его. Поэт поставил в прямую связь идею танасуф с идеей хулул, которая фиксирует возможность воплощения божества в человеке – соединение вечного и преходящего. Можно считать общепринятым мнение, что идея хулул сформировалась под влиянием христианской парадигмы Боговоплощения – стала её крайне своеобразной мусульманской репликой.
Идея хулул имеет две основных модификации: это нисхождение Бога в человека – вспомним обожествление Али и его преемников; и это восхождение человека к Богу – таков путь суфизма. Наиболее последовательно этого пути держался Халладж. За него он поплатился мученической смертью, превосходящей трагизм Голгофского креста. Суфизм долгое время считался отклонением от ортодоксии. Но Газали сумел соединить его с суннитской догматикой. Получилось своеобразное отрицание отрицания – совсем в духе Гегеля: ислам полностью отверг идею Боговоплощения – однако в снятом виде она была усвоена им через суфизм. Это крайне важный момент для понимания соотношения между исламом и христианством – если быть точнее, то между исихазмом и суфизмом, двумя мистическими школами внутри этих религий. Цель исихаста – теозис: подъём к Богу и соединение с ним. Сходство с суфийским хулул тут самоочевидно. Ещё до того, как сконвергировать в Боге, два пути пересекаются, сливаются – мы видим один путь. Между исихастской и суфийской практикой много общего. Любопытная деталь: и христианские монахи, и мусульманские дервиши в своём генезисе восходят к одному месту – это Египет. Не сказался ли здесь genius loci?
Ислам знает свои внутренние конфликты. Однако за ними стоит широта идейной амплитуды, кажущаяся невероятной для других религий. Шииты и сунниты одинаково мусульмане. Вместе с тем сколь различны их взгляды на власть! Шииты полагают: право на власть имеют только кровнородственные с Али – двоюродным братом и зятем Мухаммада. Эманация божественной благодати нисходит в Алидов. Их власть священна. Диаметрально противоположной точки зрения придерживаются сунниты. Они заявляют себя сторонниками общинного правления. Если шииты за автократию, то сунниты за демократию. Это антагонизм? Всё-таки нет! Ислам толерантен по отношению к обеим концепциям.
Мутазилиты говорят: «Когда спорят учёные, то правы обе стороны». Прекрасная установка! Фактически здесь предвосхищается принцип дополнительности, столь существенный для развития идеологии толерантности. Об истине мы сегодня говорим так: она диалогична – антиномична – комплементарна. Глубокая истина не может быть однозначной. Глубина понимания этого момента коррелирует со степенью толерантности.
Ибн-Рушд изучал проблему посмертного «пребывания души». Были проанализирваны три вероятия:
– душа не покидает этот материальный мир;
– как чистая духовная субстанция, она продолжает своё бытие в иномире – будь это райский сад или адское пламя;
– душа уходит за грань этого мира, но в других измерениях она обретает телесность.
Как видим, посмертная перспектива мыслится многовариантно – какой подход является истинным? Ответ Ибн-Рушда таков: «Истина в этом вопросе заключается в том, что каждый человек должен принять то, к чему привело его рассмотрение этого вопроса» . Мыслитель из Кордовы отказывается давать однозначное решение проблемы.
Вернёмся к мусульманским триадам. Напомним, что здесь действует такой алгоритм: когда обнаруживается крайность двух позиций, то появляется третья сторона, утверждающая возможность компромисса. В качестве примера такой триадологической ситуации приведём известный спор о грехе. Представим информацию о нём, используя формализм гегелевской триады.
Тезис: хариджиты утверждают, что человек, совершивший грех, должен считаться неверующим.
Антитезис: по мнению мурджиитов, человек остаётся верующим несмотря на то, что им может быть совершён большой грех.
Синтез: мутазилиты примиряют крайности, развивая учение о так называемом «среднем состоянии».
Аналогичную структуру имел ещё более знаменитый спор о предопределении. Используем и здесь гегелевский алгоритм.
Тезис: джабариты учат, что не только дела человека, но даже его помыслы предопределены Аллахом.
Антитезис: кадариты провозглашают полную свободу человеческих действий – иначе придётся говорить, что Аллах ответственен за дурные поступки человека.
Синтез: ашариты полагают, что в рамках тотального предопределения человек получает право «приобретать свои поступки» – он и должен отвечать за них.
Наконец, ещё одна триада – она выстроилась в споре об атрибутах Бога.
Тезис: мушаббихиты воспринимают Аллаха антропоморфно – Он видит, слышит, восседает на троне; у Него имеются лик, глаза, руки.
Антитезис: муаттилиты доказывают, что принимать атрибуты Бога – значит, вносить множество в Его единство;
Синтез: маликиты призывают верить, не задавая вопроса «как» – противоречивые суждения в Коране, дающие опору как мушаббихитам, так и муаттилитам, равноправны в своей истинности; их парадоксальное единство надо воспринимать внерассудочным образом.
Об исламе можно сказать так: толерантность ему имманентна – органична для него. Внутри себя он допускает сосуществование двух школ, изучающих природу Корана: одна считает его несотворённым, другая – сотворённым. Ни одна из школ не считается еретической. Подобных альтернатив мы не находим в христианской теологии. Арий, учивший о тварности Бога Сына – и Никейский Собор, утвердивший его нетварность: разве тут возможен паритет? А ведь перед нами довольно точная аналогия к спору о природе Корана. Арий был извергнут из церкви как опаснейший еретик. Теологический спектр в исламе шире по сравнению с христианством. Наше сравнение не имеет ценностного характера. Мы просто констатируем некоторый факт.
В исламе известен так называемый «принцип допустимости». Им заявляется: возможное в воображении возможно и в реальности. Это открывает путь плюрализму, для которого толерантность – конститутивный признак. Философ ар-Рази развивает «принцип допустимости» в метод «воображаемого допущения» – он уверенно говорит о «тысячи других миров». Исследователем их может быть только носитель толерантного сознания.
История ислама даёт массу примеров взаимотерпимого сосуществования и этносов, и конфессий. На платформе толерантности порой возникают необычные гибридные структуры. Таковы музаравы в Испании. Оставаясь христианами, они восприняли многие арабо-исламские обычаи – и это никак нельзя считать лишь внешней мимикрией. Великие халифаты никогда не были однородными в плане веры. Это их коренное отличие от средневековой Европы. Мечети в халифатах соседствовали с церквями и синагогами. А. Мец пишет о «неслыханной веротерпимости» ислама , которая инициировала развитие сравнительного богословия. Люди разных культур были вовлечены в широкое сотрудничество. Ярчайшим примером тут будет участие учёных сирийцев-несториан в переводе первоисточников с греческого языка. Заметим, что в своём понимании Христа несториане наиболее близки к исламу. В их сознании доминирует его человеческая природа. Как никак, а именно христианский монах-сириец Бахира узнал в мальчике Мухаммаде будущего пророка – нечто провиденциальное мы сейчас видим в том, что мекканские караваны на пути в Дамаск останавливались возле хижины отшельника. Общение с сирийцами-христианами стало для Мухаммада первой школой духовности.
Конфессия в ранних мусульманских государствах не играла особой роли при занятии высокой должности. На крупных постах мы видим и христиан, и иудеев. Нередко именно они вели и политический, и экономический курс. А. Мец констатирует немалое число случаев, когда «в своей собственной империи мусульмане подчинялись христианам» . Как это ни странно сегодня для нас, но внутри христиан, живущих в окружении исламского мира, порой было гораздо больше разногласий, нежели между мусульманами и христианами. Вновь обратимся к А. Мецу, который пишет: «Мусульманской полиции нередко приходилось усмирять ссорившиеся между собой христианские партии» .
Сегодня ислам являет всю свою жизненность. Витальная религия! Нет сомнений, что толерантность способствует этому качеству, поддерживает и усиливает его.

СЛОВАРЬ
Абу-ль-Аля-аль-Маарри (979 – 1057 гг.). Великий арабский поэт. Был слепым от рождения. В 1027 г. в его родном городе Маарре возник серьёзный конфликт между мусульманами и христианами. Эмир Салих решил наказать обе стороны. Со своими войсками он подступил к стенам города. Из ворот цитадели ему навстречу вышел поэт аль-Маарри. Своими стихами он умилостивил карателя.
Аллах. Имя Бога. В иудаизме с Ним сопоставлен Иегова; в христианстве – с рядом оговорок – Бог Отец. Мотив единства и единственности Бога, определяющий суть авраамических религий, получает в исламе предельное выражение. Коран подчёркивает: «не был Ему равным ни один» (112). Монотеизм в исламе обрёл наиболее последовательную, совершенную, отточенную форму.
Анаксагор (ок. 500 – 428 гг. до н.э.). Учил о гомеомериях – семенах вещей: бесконечно малые элементы, составляющие субстанцию, потенциально несут в себе разнообразие Универсума – способны развернуться в него. Отсюда лаконичное кредо философа «всё во всём».
Аристотель (384-322 гг. до н.э.). В споре со своим учителем Платоном утверждал: если идея – сущность предмета, то она не может существовать отдельно от него – в запредельных измерениях. Идеи слиты с вещами. Арабский философ ибн-Рушд (Аверроэс) пытался осуществить грандиозный синтез: объединить аристотелизм с исламом.
Ибн-Баджа (ок. 1082-1138 гг.). Развивая идеи исламской антропологии, пришёл к выводу, что все люди едины в Деятельном Разуме – соединение с Ним не просто облегчает взаимопонимание, а помогает осознать нашу внутреннюю и взаимотождественность, и взаимодополнительность. Много размышлял о природе счастья. Оно обретается в единении людей с Богом и друг с другом.
Брахман – в индийской веданте так называется Абсолют, воплощающий идею Единого. В Брахмане нет никаких раздвоений, никаких различий. Множественность мира – иллюзия, майя: истину надо искать в едином Брахмане. Хотя о Брахмане часто говорится в персоналистическом духе, но всё же есть все основания для того, чтобы видеть в нём безличное первоначало. Этим Брахман отличается от Бога авраамических религий.
Ал-Газали (1058-1111 гг.). Поддержав суфийские искания, придал им легитимный характер. Благодаря Газали суфизм был блистательно вписан в ортодоксию. Особый акцент Газали сделал на интуитивном постижении Бога, которое субъективно может переживаться как слияние с Ним. Разработал философию суфийского экстаза, в чьих озарениях раскрывается единство бытия.
Ад-Даджаал – персонаж мусульманской эсхатологии; удивительно близок Антихристу: перед светопреставлением введёт людей в последнее искушение – при этом будет выдавать себя за подлинного мессию. Власти Даджалла подчинится весь мир – за двумя исключениями: это города Мекка и Медина.
Дионисий Ареопагит. Предание считает Дионисия современником апостола Павла. Однако приписываемые ему тексты – так называемые Ареопагитики – заключают в себе реалии, которые не могли возникнуть ранее IV-V вв. Перенёс в христианство глубинные озарения неоплатонизма. Величайший христианский мистик. Вдохновлял исихастов (возможно, и суфиев!).
Иса – Иисус христиан. Последний перед Мухаммадом, особо почитаемый и любимый пророк. Одно из наименований Исы – калима (слово) Аллаха – имеет пусть отдалённую, но всё же очевидную аналогию с идеей Логоса. Иса получил великое откровение. Это Инджил – Евангелие. Коран подчёркивает особую связь Исы с Мухаммадом. Вот один из инвариантов в их судьбах: Джибрил – архангел Гавриил – помогает обоим пророкам. Голгофу Коран трактует в духе докетизма: смерть Исы – всего лишь видимость., Он был живым взят Аллахом на небеса. Мусульманские легенды предвещают: накануне конца света Иса спустится на землю – и повергнет Даджалла. За этим последует установление царства справедливости. Но это ещё не будет переходом в вечность: Иса умрёт – и его похоронят рядом с Мухаммадом. В Мединской мечети оставлено место для могилы Исы. В конце времён Ису – как и всех людей – ждёт воскрешение. Понятно, что представления об Исе существенно отличаются от христологической доктрины, но пусть дивергенция не исключает конвергенцию: Иса-Иисус бесконечно дорог мусульманам – за честь его имени они готовы положить свою жизнь.
Мухаммад (ок. 570-632). – основатель ислама. Через посредничество Мухаммада людям был передан Коран. В сорокалетнем возрасте стал визионером. Вскоре яркие видения стали сопровождаться звучащей из вечности речью. Услышанное Мухаммад запоминал. Потом с его слов был записан Коран. Бросая вызов политеизму, Мухаммад учил о едином Боге, в замысле которого – возвращение к жизни всех умерших. Альтернатива Ада и Рая уже сегодня должна со всей чёткостью встать перед каждым человеком. Он обязан думать о своей посмертной судьбе. Вера в Аллаха – путь спасения. Поначалу Мухаммад встречал непонимание. Его подвергали остракизму. Но проповедь Мухаммада оказалась сильнейшим аттрактором – она притягивала людей, собирала их вокруг пророка. Постепенно сложилась первая мусульманская община. Сегодня она получила колоссальные масштабы. Хочется подчеркнуть поэтическую одарённость Мухаммада. Он знал силу вдохновения – и умел направить её на то, чтобы зажечь сердца людей. Поэтический импульс Корана передался великим арабским и персидским поэтам. Никакая другая религия не сближалась так тесно с поэзией, видя в ней оптимальное средство для того, чтобы помочь человеку уловить веянье Божественной благодати.
Максим Исповедник (582-662 гг.). Полемизировал с монофелитским /единовольческим/ уклонением в христианстве, которое было направлено на то, чтобы выхолостить из Христа человеческую природу. Тут имеется едва заметная, но всё же существенная параллель со склонностью Мухаммада видеть в Христе только человека. Один из основоположников апофатического богословия, утверждающего, что Бог несказуем: если и говорить о нём, то только на языке отрицаний и вычитаний.
Аль-Мамун. Этот выдающийся халиф жил в IX в. Есть основания говорить о его либерализме: намеревался дать свободу всем вероисповеданиям. Но встретил сопротивление консерваторов. Блистательный просветитель. Одержав крупную победу над византийцами в 830 г., захотел получить контрибуцию книгами греческих философов, а не золотом.
Марьям. Мать пророка Исы – Мария Евангелия. Имя Марьям носит одна из сур Корана /19/. Эмигрируя в христианскую Эфиопию, мусульмане приводили эту главу как свидетельство того, что Мухаммад сочувственно относился к христианству. Марьям почитается как благочестивейшая праведница в священной истории – в раю она возглавляет женское сообщество.
Ориген (185-254 гг.) – греческий отец церкви и философ. Считал возможным сохранить в системе христианства идею метемпсихоза. Учил об апокатастасисе – возвращении отпавших ангелов к Богу, которое ознаменует полное искоренение зла.
Парменид /ок. 540-480 гг. до н.э./. Создал парадоксальное учение о Едином, которое должно пребывать в неподвижности, ибо всякое изменение порождает множественность, разрушительную для него. Близок восточной мистике Единого. Это влияние или конвергенция? Ислам с его пафосом Единого Аллаха вправе видеть в Пармениде своего идейного союзника.
Платон /427-347 гг. до н.э./. ввёл в философию фундаментальную дихотомию мира идей и мира вещей. Идея – подлинник, вещь – копия. Всего лишь несовершенный дубликат! Отсюда установка: восходить к истинному, первичному – устремляться в мир идей. Это устремление всецело передалось исламу. Арабская философия охотно платонизирует. От материального – к идеальному, от преходящего – к вечному, от грубого – к тонкому: эти векторы чётко означились в архитектуре ислама, где формы уже как бы имматериальны. Они напитаны нездешним светом – максимально облагорожены, одухотворены. Платон равно принадлежит и европейской, и исламской культуре. Это и сегодня наилучшая точка для их сближения: платонизм.
Ар-Рази (1149-1209 гг.). Размышляя о множественности миров, подготавливал человеческое сознание к плюрализму, к широте всеприятия.
Ибн-Рушд (1126-1198 гг.). В Европе прославлен как Аверроэс. Перебросил мост между эпохой античности и европейским Возрождением. Оставим свободные, проникнутые духом его личности комментарии ко многим трудам Аристотеля – среди них назовём «Метафизику», «Физику», «Этику», «О небе», «О душе». Прокомментировал «Государство» Платона. Во многом благодаря Ибн-Рушду комментарий стал самостоятельным жанром, где философ не только истолковывает чужой текст, но и развивает собственные взгляды. Под влиянием Ибн-Рушда в Европе возникло целое философское направление, известное как аверроизм – его представителями были Сигер Брабантский, Андреас Цезальпин, Яков Забарелла. Феномен аверроизма свидетельствует о возможности взаимной толерантности между исламом и христианством.
Филон (ок. 25 г. до н.э. – 50 г.н.э.). Осуществил синтез иудаизма с философией Эллады /Пифагор, Платон, стоики/. Развил учение о Логосе как о высшей идее. Смысл человеческой жизни – в следовании Логосу: уподобление ему осуществляется посредством экстаза.
Халладж (ок. 858-922 гг.) – великий суфий; принял мученическую смерть за свои убеждения. Именно он произнёс дерзкие слова: «Я – Бог». Воссоединение с Аллахом является целью суфийской практики. Халладж первым открыто выразил уверенность в том, что эту экстремальную для человека цель ему удалось достичь.
Шанкара (788-820 гг.). Создатель адвайта-веданты – учения о недвойственности Абсолюта. В своём экстатическом устремлении к единому созвучен поэтам-суфиям.

МУСУЛЬМАНСКИЕ ТЕРМИНЫ
Ахмадия – мусульманская общины, основанная Ахмадом Кадиани (1835-1908 гг.) в Индии. Родоначальник движения пытался осуществить синтез ислама, христианства и индуизма. Именно к Ахмадии восходит мифологема о погребении Христа в Кашмире. При всей спорности своих утверждений, Ахмад Кадиани интересен тем, что даёт пример конфессиональной толерантности, которая обретает у него активную форму: речь идёт не только о равноправии религий, но и о возможности их интеграции.
Ашариты – одна из философский школ ислама, проводившая рационалистическую линию. Ашариты близки пантеистам в своём учении о том, что Бог имманентен миру – пребывает не вне мира, а внутри него. Ашарит Ибн-Рушд говорит: «Бог находится в каждой вещи». Это необыкновенно смелое для своего времени утверждение.
Джабариты – эта школа полагала, что в мире действует единая Божественная воля. Человек является её проводником – он не свободен в своих поступках.
Исмаилиты – движение в исламе, возникшее в VIII в. Философское учение исмаилитов – один из самых ярких примеров синтеза, осуществлённых в ноосфере: оно ассимилировало в себя эманационную доктрину неоплатонизма – аристотелевский рационализм – христианскую гностику. Мы находим в нём даже отзвук веданты! Весь этот разнообразный материал получил оригинальную переработку. В результате сложилась целостная концепция, воссоздающая образ мира с полнотой, предельной для своего времени. Исмаилитская космогония имеет определённые параллели в современном знании. Впечатляет учение исмаилизма о мировых циклах.
Кааба – главная святыня мусульман, своего рода полюс исламского космоса: в его сторону обращаются при совершении молитвы. Находится в Мекке. Представляет из себя каменное здание высотой 12 м., в периметре 12х10 м. В стену Каабы вделан «чёрный камень», заряженный могуществом Аллаха – он ниспослан с небес в дар людям.
Кадариты – это течение в исламе наделяет человека свободой воли: он вовсе не является механическим орудием, пассивно осуществляющим Божественную волю – и поэтому всецело отвечает за свои поступки.
Маликиты – основателю этого движения ал-Асбахи Малику /713-795 гг./ принадлежит замечательный афоризм: «наука – это не драка между петухами и баранами». Истина обретается в совместных усилиях многих людей. Отсюда весьма эвристичная установка маликитов: «тысяча от тысячи лучше, чем один от одного». При решении правовых проблем маликиты опирались на рационалистические аргументы.
Мурджииты – понятие образовано от слова, несущего такой смысл: откладывание, отсрочивание. Нельзя спешить с оценкой человеческих деяний – право последнего суда принадлежит Аллаху. Разве мы можем форсировать этот суд? Есть ситуации, когда свои инвективы и претензии к ближним целесообразно отложить – такое мудрое отсрочивание называется ал-ирджа. Этика мурджиитов представляет огромный интерес в плане проблемы толерантности.
Мутазилиты – это течение в исламе, начало формирования которого приходится на VII в., было наиболее строгим и ригористичным в проведении монотеистической линии: в Бога нельзя вносить никакую множественность – у Бога нет атрибутов, ибо таковые дробят целое и однородное. Не следует приписывать Богу атрибут речи. Исходя из этого убеждения, мутазилиты настаивали на сотворённости Корана. Никакая другая философская система не была столь чёткой и последовательной в решительной деантропоморфизации Бога – отъятия от него всех черт и признаков, привнесённых человеческим субъективизмом.
Мушаббихиты: буквально «уподоблящие» – мыслящие Бога по аналогии с человеком, антропоморфисты. В Коране действительно встречаются антропоморфические выражения: Аллах видит и слышит, восседает на троне, имеет лицо и руки. Крайние мушаббихиты обнаруживают склонность понимать эти выражения буквально. Компромиссную позицию занимают Байаниты: Аллах рисуется ими как человек из света – сегодня мы сказали бы, что Он похож на вочеловеченное энергетическое поле.
Низариты – направление внутри ислаилизма; низариты в Индии рассматривали Коран как последнюю из Вед.
Сифатиты – представители этой школы считали возможным говорить об атрибутах Аллаха, наличие которых не колеблет, по их мнению, Его единства. Наиболее утончённые сифатиты рассматривали эти атрибуты как нематериальные реалии. Современные исследователи указывают на сходство Божественных атрибутов с идеями Платона.
Танасух – вера в переселение душ, метемпсихоз.
Фана – суфийский термин, обозначающий состояние, близкое буддийской нирване: личностные качества растворяются в Едином – преходящее замещается вечным.
Хариджиты – течение в исламе, настаивавшее на выборной, а не династической природе власти.
Ханиф – так ещё в доисламской Аравии назывался человек, отвергавший поклонение идолам. Специалисты говорят о «неопределённом монотеизме» ханитов, который подготовил почву для ислама.
Хулул – как и термин иттихад, означает воплощение Бога в человека; связь с аналогичной христианской доктриной тут очевидна; к хулул стремились суфии.

Ю.В. Линник