01.02.2004 Час Ноль № 16

В качестве дискуссии
«Толерантность – продукт новейшей эпохи человеческой истории. Вся терпимость прошлых веков меркнет перед нынешней. Современный мир – дом терпимости».
Не думаю, что толерантность - это продукт. Современная потребительская цивилизация, не включила такое понятие как толерантность в свою «поэзию стандарта». О толерантности, в основном, говорят интеллектуалы, для которых повышение среднего уровня массы крайне важный фактор в контроле над обществом, распределении благ, достижения стабильности и процветания. В данном случае, убежден, что побеждает идея, а не деньги, если иметь в виду европейский прагматизм. Впрочем, сама идея также материальна и имеет ценность, ибо является своего рода кирпичиком в здании европейской системы ценностей. «Дом терпимости» - эта фраза не более чем игра слов. Неужели автор полагает, что толерантность – это некое христианская терпимость ко злу, непротивление злу? Вовсе нет. Для этого существует уголовный кодекс. Толерантность же относится исключительно к этической сфере. Там, где закон бессилен, сильна идея толерантности. Вообще же, толерантность – это спасение. Европа, породившая революции и мировые войны, наконец-то одумалась и предложила иную концепцию жизни, жизни для всех со своими особенностями. Дело в другом – будут ли эти ценности приняты всеми и захотят ли сами европейцы на практике следовать им. К сожалению, толерантность – это не панацея, а всего лишь один из механизмов, участвующих в политике сдержек и противовесов. Толерантность не менее уязвима, чем любая другая идея и также требует усилий и жертв. Жертв не человеческих, разумеется, этим она и хороша, а некоего ограничения внутренней свободы, которая может отчуждаться вовне. Отсюда проблема искусства: о чем можно писать, о чем нельзя. Гению, пророку, таланту – можно всё! Ремесленникам место в журналистике и следование политкорректности, ибо рассчитано на массу!
«Ни один человек западной культуры, которая теперь господствует во всех без исключения обществах, ни один человек, исповедующий либеральные ценности, завещанные последними веками, не станет отрицать необходимость толерантности как одного из основных этических предписаний».
Западная культура – это красиво и, одновременно, сложно. Формально, возможно, она и господствует - в Конституциях, но на практике весьма затруднительно встретиться с нею нос к носу. Россия тому яркий пример! Впрочем, западное общество тоже не без греха. Речь идет о том, чтобы весь мир жил по одним и тем же правилам. Только тогда толерантность будет чего-нибудь стоить, а пока приходится говорить все чаще о ее пределах, в связи с терроризмом, ростом преступности и т.д.
«Уважение к любому чужому мнению на основании принадлежности разделяющего это мнение к роду людскому – обязательный компонент хорошего воспитания и хорошего поведения в современной семье народов».
Хорошее воспитание, увы, не сводится только к этому. Кроме того, легко впасть в ересь и перепутать толерантность с равнодушием, безразличием, соблюдением внешних приличий, а это разные вещи. Кстати, вопрос об уважении к ЛЮБОМУ чужому мнению, мягко говоря, открыт. Неужели можно всерьез говорить о том, что фашистские, националистические организации имеют право на существование и выражение своих мнений, тем более что сами эти организации отрицают право на жизнь всех не таких, как они. Таких примеров можно еще привести.
«Такое понимание терпимости исходит из вполне определенной культурной парадигмы, сложившейся в секуляризированной европейской культуре последних четырех столетий. С тех пор культурный релятивизм и толерантность шли рука об руку: эти понятия, во всяком случае, в их современном смысле, мне представляются неразделимыми».
Да, инквизиторам явно не хватало толерантности, а тем, кто призывал «убить гадину» - терпимости. Любая вера граничит с фанатизмом. Культура отмела фанатизм, как сор, исключила его из своей ценностной системы координат. Религия стала светской формой жизни, неким атавистическим культурным феноменом. Способом контроля над обществом, удовлетворением его примитивных духовных потребностей. Христианство давно себя изжило. Если бы Христос явился в мир его бы снова распяли именно такого сорта верующие люди. Поэтому, как ни странно, наиболее близки нам те далекие, более древние религии. Впрочем, с ними все тоже обстоит не так просто. Понимание относительности знания, мнения, улавливание хода истории, чувство времени – это спасение для человека. Сегодня культура способна заменить собой религию, но это, скорее, все-таки удовлетворение неких эстетических запросов, которые по силе переживания, полагаю, равносильны религиозному экстазу. В этической же сфере, к сожалению, для многих, религия также уступает: там не удовлетворяется чувство справедливости, не обретается покой, гармония. Поэтому приемлем разве что индивидуальный мистический опыт и очень узкий круг избранных друг другом лиц для того, чтобы помогать ближнему нести его душу, какой бы тяжелой она ни была. Но мы ушли в сторону от проблемы толерантности.
«Культура и религия как составная часть ее (просьба обратить внимание на это: во все предшествовавшие эпохи религия и была культурой!) являются продуктом человеческой деятельности и мысли, полагаются свободным человеком или их сообществом для собственного блага».
Да, как будто бы так – культура и религия благо, но в то же самое время эти явления становятся и злом. Не уверен в том, что культура, как позднее образование, по сравнению с религией, - есть конечный пункт следования в человеческом развитии. Каковы же критерии того, что явилось бы горизонтом нашего становления, совершенства? Пожалуй, что их нет, общих для всех и даже индивидуальных. Поэтому говорить о религии, культуре, науке, вообще о чем бы то ни было как об отправной точке или же абсолюте, категорическом императиве не приходится. Исходя из этого, полагаю, что благо – есть некая иллюзия, оно весьма субъективно, даже и материальное. Человечество ищет то, на что оно может опереться, что лучше всего раскрывает его предназначение и смысл жизни. Религия и культура лишь отчасти отвечают на эти вопросы и каждая по-своему. Человек как раз не свободен. Этот принцип его зависимости, абсурдности существования не дает ему покоя. Увы, ни религия, ни культура так и не отвечают на главный вопрос, хотя порой может казаться, что именно там и нужно искать ответ. Не уверен, что религию порождают только мысли, скорее чувства, но и этого мало. Сколько бы человек ни познавал, но он так и остается неудовлетворенным своей жизнью и познанием. Всегда остается нечто недосказанное, невыраженное, непонятое, не узнанное. Так уж мы устроены. То спасение, о котором говорят в связи с религией и культурой, на мой взгляд, является неким паллиативом, полумерой. Впрочем, и для религии и для культуры актуальна следующая формула: «Какой мерой вы будете мерить, такой мерой и вам отмерено будет». Эта формула в искусстве трансформировалась в такую: «Судите художника по тем законам, которые им самим придуманы».
«Потому в числе культур, а следовательно, религий невозможно выделить одну или несколько из них, которые обладали бы привилегированным положением по отношению ко всем остальным. Если и может идти речь о каком-либо превосходстве, то оно достигается на базе честной конкуренции, а не посредством единовременного творческого акта излияния божественной милости».
Об этом и говорит толерантность, что все равны, в смысле своего права на существование и все ценны.
«В основе любой традиционалистской цивилизации, напротив, лежит представление об онтологическом характере социально-идеологических императивов. Культура, притом всегда данная, именно эта культура считается единственно ценной и значимой, положенной свыше и обладающей абсолютной ценностью, превышающей даже ценность человеческой жизни. Галилей публично отрекся от своего научного представления перед священным трибуналом, а апостол Павел был казнен как римский гражданин за измену, не пожелав принести жертвы гению императора. Разница знаменательна».
Культура, к сожалению, не была задана, но развивалась и становилась. Кстати, ценность культуры не всегда выше ценности жизни, о чем свидетельствует пример Галилея. С другой стороны, современная культура провозгласила примат ценности жизни над всем. Таким образом, современная культура исключает жертвенность. Например, допустимо ли матери погибнуть, спасая своего ребенка, находящегося в смертельной опасности? Абсолютных ценностей, по многим причинам, не существует, и современная цивилизация понимает это, хотя и декларирует такие незыблемые ценности. И это правильно. Такой пиар человеческих ценностей нужен, как воздух, ибо должен объединить всех, привить всем определенные «правила игры», существования, ради всеобщего блага. С другой стороны, эти методы не всегда эффективны для достижения блага, а потому не могут использоваться. Отсюда двойные стандарты. Но это не лицемерие, а скорее данность, хотя иногда и звучат лицемерно, особенно, когда мы не видим желания той или иной страны действительно что-то менять. Павел продемонстрировал не меньшую волю к власти, чем император и, по сути, уподобился ему. Ни он, ни император не были достаточно гибкими, поэтому ни тирания, ни христианство, увы, не могут быть благом для человека. Возможно, это еще одно доказательство того, что иногда то, что придумывается людьми оказывается им во вред. Это гражданство, религиозный и государственный фанатизм, власть. То, что доведено до конца – доведено до крайности, а следовательно, до абсурда.
«Доминирующая роль в данных обществах религии или идеологии, имеющей тенденции к превращению в религию, как мне кажется, обусловлена изначально подавляющим характером религии как социального института, который делает ее одним из наиболее мощных средств порабощения человеческого духа».
И в то же самое время удивительно раскрепощает, ведь «все согрешили и лишены славы Божьей», ведь есть только Бог. К сожалению, религия больше разъединяет и служит орудием манипуляции с тем или иным успехом.
«Человека здесь нет – не потому что его личность не замечают, но потому, что нет самое личности: человек только индивидуация сверхиндивидной идеи, лежащей в основе культуры. Ценность человека осознается только в соответствии с тем, насколько полно он смог в своем индивидном состоянии воплотить абсолют».
А вот и нет, - вся культура говорит о том, что маленький человек – не микроскопичен. А что такое человек без идеологии, религии в широком смысле слова? Хотя, конечно, оппозицию «свой - чужой» никто не отменял. Но культура – это еще не все и вообще ее надо спасать от себя же самой.
«Однако, будучи провозглашены положенными абсолютом, а следовательно, имеющими абсолютный характер и незыблемыми, они часто (если не всегда) вступают в острое противостояние с тем миром, который мешает им сохранять свою целостность. Говоря языком Маркса и Гегеля, отчужденная человеческая сущность начинает действовать как живой организм, движимый инстинктом самосохранения. В наше время конфликт, никем не афишируемый, но длящийся все время существования новой гуманистической культуры, существует на линии соприкосновения двух типов мировосприятия: традиционного, религиозного и секуляризированного, антропоцентрического. Именно в свете этого конфликта встает вопрос о религии и толерантности как либеральной ценности, заявленный в заглавии».
На всех уровнях происходит фетишизация собственной отчужденной экзистенции. Это довольно-таки интересный вопрос, возможно, уже исследованный, если нет, то здесь существуют большие просторы. Конфликт этот возник не в наше время, а достаточно давно. Но это закон конкуренции. Хорошо, что он есть, если не приводит к катастрофам. Это способствует развитию. Толерантность же в этом конфликте – это некие правила игры, и слава Богу, что они есть!

М. Ефимов

Толерантность и религия
(эссе-расплата)

«Чума возьми семейства ваши оба!»
У. Шекспир. «Ромео и Джульетта»

I.
Толерантность – продукт новейшей эпохи человеческой истории. Вся терпимость прошлых веков меркнет перед нынешней. Современный мир – дом терпимости. Ни один человек западной культуры, которая теперь господствует во всех без исключения обществах, ни один человек, исповедующий либеральные ценности, завещанные последними веками, не станет отрицать необходимость толерантности как одного из основных этических предписаний. Уважение к любому чужому мнению на основании принадлежности разделяющего это мнение к роду людскому – обязательный компонент хорошего воспитания и хорошего поведения в современной семье народов.
Такое понимание терпимости исходит из вполне определенной культурной парадигмы, сложившейся в секуляризированной европейской культуре последних четырех столетий. Первым провозвестником культурного релятивизма, а потому толерантности, считают М. Монтеня. С тех пор культурный релятивизм и толерантность шли рука об руку: эти понятия, во всяком случае, в их современном смысле, мне представляются неразделимыми. И первый, и последняя исходят из представления об автономной человеческой личности-законодателе культуры и общественных ценностей. Они отзываются теорией общественного договора и номинализмом. Культура, и религия как составная часть ее (просьба обратить внимание на это: во всех предшествовавшие эпохи религия и была культурой!) являются продуктом человеческой деятельности и мысли, полагаются свободным человеком или их сообществом для собственного блага. Потому в числе культур (а, следовательно, религий) невозможно выделить одну или несколько из них, которые обладали бы привилегированным положением по отношению ко всем остальным. Если и может идти речь о каком-либо превосходстве, то оно достигается на базе честной конкуренции, а не посредством единовременного творческого акта излияния божественной милости.
В основе любой традиционалистской цивилизации, напротив, лежит представление об онтологическом характере социально-идеологических императивов. Культура, притом всегда данная, именно эта культура считается единственно ценной и значимой, положенной свыше и обладающей абсолютной ценностью, превышающей даже ценность человеческой жизни. Галилей публично отрекся от своего научного представления перед священным трибуналом, а апостол Павел был казнен как римский гражданин за измену, не пожелав принести жертвы гению императора. Разница знаменательна. Доминирующая роль в данных обществах религии или идеологии, имеющей тенденции к превращению в религию, как мне кажется, обусловлена изначально подавляющим характером религии как социального института, который делает ее одним из наиболее мощных средств порабощения человеческого духа. Человека здесь нет – не потому что его личность не замечают, но потому, что нет самое личности: человек только индивидуация сверхиндивидной идеи, лежащей в основе культуры. Ценность человека осознается только в соответствии с тем, насколько полно он смог в своем индивидном состоянии воплотить абсолют. Более подробно о проблемах личности и до-личностного бытия индивида изложено в очень глубокой книге М.М. Баткина «Европейский человек наедине с собой».
Абсолют всегда отождествляется с теми или иными этико-социальными нормами, конституированными данной культурой. Исторически (хотя с позиции самих этих культур такое воззрение должно представляться чрезвычайно плоским и даже смешным) эти нормы имели вполне конкретную цель – обеспечить выживание данного социума в тех или иных природных, политических и социокультурных условиях. При перемене этих условий должны, соответственно, поменяться и культура, и религия, и эти нормы. Однако, будучи провозглашены положенными абсолютом, а, следовательно, имеющими абсолютный характер и незыблемыми, они часто (если не всегда) вступают в острое противостояние с тем миром, который мешает им сохранять свою целостность. Говоря языком Маркса и Гегеля, отчужденная человеческая сущность начинает действовать как живой организм, движимый инстинктом самосохранения. В наше время конфликт, никем не афишируемый, но длящийся все время существования новой гуманистической культуры, существует на линии соприкосновения двух типов мировосприятия: традиционного, религиозного и секуляризированного, антропоцентрического. Именно в свете этого конфликта встает вопрос о религии и толерантности как либеральной ценности, заявленный в заглавии.

II.
Современный мир, в той мере, в какой его можно назвать современным, основан на гуманистической культуре. Гуманизм противостоит традиции, а значит, религии – в этом я согласен с атеистами. Все политическое, социальное, культурное бытие мирового сообщества по преимуществу атеистично, рационально, и базируется на ценностях, близких тем, что провозглашены в «Декларации прав человека». Толерантность здесь уже проявляется как согласие на существования рядом с этой «человеческой» культурой, старых «божественных», традиционных культур. Но ни гуманизм, ни традиционализм (употребляю здесь эти термины для обозначения соответственно гуманистического и традиционного культурных типов) не примирятся друг с другом – один в силу конкуренции с традицией и справедливого сознания собственного превосходства, другой – в силу подавляющего характера своей идеологии, избегающей свободного индивидуального духовного творчества, в силу прочности иллюзии о собственной исключительности. Толерантность таким образом – худой мир между древностью и современностью. Не говорю здесь о некоторых новейших идеологиях оккультного характера, именуемых «нетрадиционными религиями», таких, в частности, как Moorish Science в Америке или более известный New Age – секты и течения, подобные этим, целиком порождены современным мышлением.
Итак, религия для нас будет означать ортодоксию (скорее здесь подошел бы термин «традиционные религии»). Ортодоксии всех существующих религий, включая племенные верования, сходятся в одном – их идеология вступает в противоречие с западной моделью личности, наделенной правами и обязанностями. Страшный суд – величайшая несправедливость в рамках современного права: человек (например, классический индус из экземплума Данте в «Божественной комедии», Рай, XIX, 70-78) судится по законам, в принятии которых участия не принимал. Что говорить о предопределении и вечных муках за временное преступление! Где здесь автономная мораль: люди не грешат только перед лицом страшных мук. И, наконец, существование Бога – существа или сверхсущности, наделяемой человеческими качествами, и вместе с тем, обладающей привилегированным онтологическим статусом – вот это уж переходит все границы либерального правосознания! Оно, правда, как-то смирилось с существованием беспощадных законов природы – получив от науки мандат на их постепенное преодоление посредством прогресса, и от философии – полные сентиментального мужества слова Паскаля о мыслящем тростнике. Ортодоксия запрещает и повелевает: «Люби то-то, то-то, не делай того-то» от лица инстанции, не облеченной никакими правами со стороны общества, рационально организующего свое бытие. То есть – онтология становится недемократичной. Другое дело гуманистическая, либеральная модель мира: здесь фигурирует естественная вселенная, с которой человек борется, изучая ее. Человечество – это гносеологический союз, имеющий общего врага – существующий порядок вещей. На подобном представлении основана идея прогресса, тесно связана с эволюционистским представлением о борьбе за выживание. От борьбы за выживание, как несложно заметить, недалеко до экономики соответствующего типа.
Между тем, именно изменению status quo наиболее противится религия. Верующему человеку страшно всякое научное открытие: оно может поколебать его веру. Релятивистская теория научных моделей дела не решает – человеку далеко до таких отвлеченностей, когда речь идет о насущных экзистенциальных вопросах. Стремление к сохранению себя предполагает стремление к сохранению мировоззрения, которое в рамках гуманистического, научного, рационального постижения мира меняется постоянно, создавая рынок идей со свободной конкуренцией. Религия для свободной конкуренции не дозрела: она всегда настаивает на преференциях. “A changing world” – выражение встречающееся все чаще – для религии всегда было печальной констатацией несовершенства феноменального мира, а для деятельного гуманизма звучало как благословение, как призыв действовать, изменяться самому.
Противоположность культурных типов приводит к выводу о том, что толерантность, принадлежащая ценностной шкале одного из них, будет, если можно так выразиться, иметь в числе своих объектов противоположный тип. То есть ему будут предоставлены равные права на рынке идей.
Но религия неконкурентоспособна. Она вообще против конкуренции. Она никогда не гнушалась аргументом принуждения. Она хотела спасать – любой ценой. Выбор для нее – мучение. Вся «Исповедь» блаженного Августина – рассказ о том, насколько тяжел этот выбор, которого каждый верующий охотно бы избежал. Нетождественность индивида самому себе (термин Баткина), источник «мировой скорби», личностного драматизма Нового Времени, нетождественность, которая, собственно, и формирует личность, есть признак греха, след смерти в душе человека. «Ложь есть весь человек» - на эту христианскую максиму гуманизм отвечает: «Весь человек есть правда». Правда – не потому, что человек наделен абсолютным онтологическим статусом – в таком случае, гуманизм сам превратился бы в религию, сам стал бы подавляющей идеологией, – а потому, что человеческое познание ограничено, а, следовательно, человек должен обращать внимание только на соприродное ему – на культуру и натуру, две стихии, заключенные в нем. А потому и выбор человека следует уважать: это свободный акт творческой воли. Для христианина или буддиста выбора нет: единственная альтернатива – путь веры, все прочие возможности отсекаются, поскольку при ином выборе снимается та культурная матрица, посредством которой выбор оценивается. Конечно, исторически существовал и существует рынок подавляющих идеологий, но не по воле их сторонников. Папа Римский не откажется получить весь мир себе в паству, не откажутся и патриархи Московский, Антиохийский, Иерусалимский, и прочие. Евреи не откажутся от того, чтобы все стали евреями. Армяне не будут протестовать против распространения монофизитства. Что говорить об исламе во всех его течениях? Наряду с традиционным национальным, групповым эгоизмом, здесь прослеживается эгоизм господствующей культуры, ее воля к власти.
При этом повторю: всякая религия неконкурентоспособна. Атеизм – не порождение механистической европейской науки, а результат чрезмерно разросшегося кругозора. Всякий человек более или менее серьезно посвятивший себя сравнительному религиоведению, рано или поздно отчается отыскать одну-единственную религиозную истину. Вывод из отчаяния: религиозной истины нет вовсе, есть только многообразие религиозных фикций – более или менее удобных для данной эпохи, экономической и природной среды идеологических схем, апеллирующих к сакральным началам. Появление рынка религий приводит к вымиранию религии как таковой. В настоящее время можно наглядно наблюдать как она успешно вытесняется псевдорелигией, поставившей себя на коммерческие рельсы и торгующей сувенирами, которые когда-то были святыней. Новое мышление – мышление либерала и гуманиста – нашло себе достойное конфессиональное выражение – в этой рабствующей вере, которая превратила общину – в тусовку, ритуал – в маскарад, а Бога – в совокупность прав на комфортное бытие.

III.
Но нас интересует главным образом возможность общения двух идеологических схем – секуляристской, толерантной, плюралистической, и религиозной, нетерпимой и авторитарной.
Как уже было сказано, современное общество относится толерантно ко всем товарам на рынке идей, пока производители или посредники не преступают общественного закона, и пока их идеология не является «деструктивной», т.е. не призывает к применению силы с целью свержения сложившегося порядка – в том числе и на самом рынке. Конкуренция должна быть честной: победу в войне идей может принести только больший спрос. Но религия не хочет такой победы, потому что хорошо понимает, насколько она абсурдна здесь, где речь заходит о последней, метафизической истине. Христиане любят вспоминать годы в катакомбах, хотя они сами потом ставили на вид язычникам распространение своего учения как доказательство его истинности. Евреи любят щеголять своей древностью, непрерывностью предания и фактом выживания народа перед лицом катастроф. Почти те же аргументы приводят мусульмане. Буддисты действуют тоньше – они не убеждают вообще. Они молчат, молчанием своим выказывая тайное презрение ко всем, кто не верует в Четыре Благородные Истины. До других культур религии дела нет – она предельно эгоцентрична.
Терпимый человек готов на диалог с представителем другой идеологии. Со времен Сократа диалог – не средство убеждения или пропаганды, а средство постижения истины. Ни одна из тем, затрагиваемых в диалоге, не может быть привилегированной – значит, и «последние» истины здесь предстают требующими доказательств. Примечательно, что диалоги первоначально и применялись для выяснения метафизической истины. Однако религиозному человеку диалог должен видеться либо дьявольским ухищрением для подрыва его веры, либо средством обратить собеседника в свою веру, либо лишним поводом похвастаться ей. От Юстина Философа до новейшего Виссариона в жанре диалогов на религиозную тему ничего не изменилось. В единственно возможном способе толерантного общения религия занимает заведомо нетерпимую, экстремистскую позицию. Можно сколь угодно хорошо относится к современным попыткам установить межконфессиональное общение, к раскаяниям церковных иерархов в давних грехах церкви по отношению к тем или иным иноверцам – от этого не изменится базовая социальная функция религии – предоставление идентичности группе людей, объединенных в конфессию (секту, церковь, этноконфессиональное сообщество), на основе общего согласия по поводу истин, принимаемых данной группой за абсолютные.
Повторим еще раз: именно подрыв абсолютного характера собственных убеждений людьми «извне» конфессии и приводит к нетерпимости, к стремлению защищать свою веру (другими словами, свою социокультурную идентичность, т.е. по сути свое социальное бытие, себя самое) от внешних сил, наделяемых абсолютно негативными атрибутами. Победа внешних сил над человеком, т.е. признание им неабсолютности своих убеждений, приводит почти всегда к внутриличностному конфликту и иногда к религиозному отчаянию, за которым может последовать разрыв с социальной и культурной средой той конфессии, к которой принадлежал человек.
Принцип толерантности учит избегать формулировок, которые могут обидеть чувства одной из сторон, участвующих в диалоге. Это достигается по преимуществу посредством политической корректности, т.е. в данном случае, методом фильтрования рабочего словаря. Конфликт между представителями двух культурных типов, из которых один убежден в обладании (по крайней мере в частичном обладании) абсолютной истиной, другой придерживается строгого скептицизма насчет возможностей человеческого познания, снимается введением особого коммуникативного языка, на котором они общаются в пограничной сфере. Стоит ли говорить, что священник – член комитета по делам конфессий, вернувшись домой, будет говорить и думать о своих «коллегах» от ислама или иудаизма совсем на другом языке.
Поэтому, толерантность – действительно, дурной мир между непримиримыми врагами. Сами координаты вражды задаются религиозной моделью мировосприятия, нуждающейся в двух противоположных сферах – зла и добра (в отличие от этически нейтральных сфер «правового» и «неправового» в либеральном мифе). Sacrum всегда найдет себе antisacrum – в другой общине, почитающей других богов, а, значит, демонов, или в сообществе атеистов. Дипломатия между двумя вселенными возможна, но это дипломатия переговоров воюющих сторон. Ни о каком толерантном мире речи быть не может – толерантность в силу своей природы вынуждена допускать интолерантность (то есть религию). Здесь и скрыто противоречие данной ценности, в принципе, общее для всех либерально-демократических ценностей, следующих гуманистической традиции: свобода совести предполагает также выбор между свободой совести и рабством совести, и свободный выбор рабства не может быть осужден, поскольку он свободен. Но рабство отрицает свободу, является ее противоположностью, следовательно – является ли выбор рабства подлинно выбором? Однако ограничить свободу, изъяв из нее свободный выбор рабства, значит подорвать самое понятие свободы совести.
Скажу проще – имеет ли право на существование ваххабизм? Эта секта по сути не более радикальная, чем «Свидетели Иеговы», секта в общем весьма «протестантская», даже не без пасторского «немецкого» духа. Не опасно ли ее существование как идеологической силы, если существует прецедент использования этой силы для совершения действий, противоречащих международному праву и правам человека? Не надо спешить с традиционным ответом: принадлежность к какой-либо конфессии или идеологии не является поводом для преследования лица, если это лицо не совершает правонарушений. Можно задуматься и над более близким примером: не стоит ли правовым способом бороться с правоэкстремистскими идеологиями, угрожающими жизни и собственности граждан? Религиозно-политический терроризм и фашистский, «хулиганский» террор (хотя убийство гражданских людей вряд ли можно назвать хулиганством) ставят перед либерализмом новый вопрос – вопрос о границах свободы и толерантности. То есть, говоря с позиции религиозности, рассматривающей «некрещеный» (или «необрезанный») мир как дом терпимости, не пора ли ввести полицию в вертеп? В политической сфере ответ, по-видимому, уже давно найден. Вполне возможно, что события последних лет знаменуют собой начало новой смены парадигм: происходит архаизация представлений о мире, в которых все большую роль снова начинает играть первобытное разделение на «своих» и «чужих», в рамках которого «чужих» необязательно понимать, с ними достаточно бороться. Впрочем, это тема для отдельной статьи, которую я предпочел бы не писать.

IV.
В заключение следует обобщить сказанное. Нет никакой надежды на то, что ортодоксия (то есть «традиционные религии», в отличие от «нетрадиционных») сможет вобрать в себя толерантность как этическую ценность – по крайней мере, в том виде, в каком эта ценность сформировалась внутри идеологии либерализма. Если такое заимствование все же произойдет, это будет означать признание ортодоксией своего поражения на современном рынке идей. Кажется, нечто похожее уже имеет место в католицизме. Толерантность, провозглашенная гуманистами (то есть, в религиозном понимании, атеистами, отдавшими предпочтение человеку, а не Богу), во многом фальшивая и декларативная ценность: она уже изначально предполагала победу гуманистов, устанавливая «рынок идей», с которого под давлением спроса и конкуренции может быть вытеснена любая идеология или парадигма. Ортодоксию будут терпеть на этом рынке, но как пережиток, как антиквариат, на который ведь тоже найдется покупатель. Однако просвещенный мир никогда не сможет смотреть на такого покупателя иначе как на чудака, с которым можно иметь дело, но чьи убеждения довольно старомодны, и вообще неприемлемы в наш век. Толерантность оборачивается опасливой индифферентностью по отношению к инакомыслящим, а спрос на рынке идей порождает нивелирующую всякую индивидуальность моду, определяющую, «что думать?». Инакомыслящим объявляется война, когда они начинают жить согласно своим суевериям таким образом, что это начинает задевать установленный по моде порядок вещей, но, пока они способны жить не вступая в открытую конфронтацию с этим порядком, с ними сохраняется дурной мир. Этот дурной мир и есть современная толерантность. Остается только один, сугубо практический вопрос – что лучше: дурной мир или добрая война?

Петр Волков, студент IV курса Петр ГУ

Поэза обремененного интеллектом студента

Я поеду в деревню глухую.
Брошу вуз безнадежно бесцветный.
На навозную жизнь удалую
Поменяю я груды конспектов.
Ах, зачем поступил на филфак я?
Ах, зачем тратил втуне я годы,
Чтоб сейчас так мечтать о порядке,
Что сулит мне село и природа?
Уж учебой по горло я сыт.
Вызывает картина тревогу:
Что бумажной скрижалью разбит,
Выхожу я один на дорогу.
Сквозь туман чьих-то лекций бездумных,
Сквозь завесу теорий и фактов,
Продираюсь среди шибко умных
Кандидатов наук - дилетантов.
Впереди горизонт бесконечный.
Позади нет конца огорченьям.
Ах, зачем поступил я беспечный
Грызть гранит травяного ученья?
Всё трава, сорняки, та же жвачка.
Поздно понял я сущность науки.
И теперь я смеюсь до болячки,
И грущу от досады и скуки.
Сколько времени, сил я потратил
Жизнь моя - ты навеки разбита.
Горы книг взял и перелопатил,
Но всё так же сижу у корыта.
Ну так вот, мои милые дети!
Не ходите вы лучше учиться.
Вас не будет несчастней на свете.
И не сможете вы излечиться.
M.